Замечание в скобках о моей детской подружке. Мила была дочерью венгерского писателя-коммуниста Шандора (Александра) Фоньо (1902-1941) с 17-ти лет жившего в СССР. Как и мой отец, Шандор Фоньо ушел в Краснопресненскую дивизию народного ополчения и сложил голову там же, где большинство ополченцев. Моя мама и мать Милы, Анна Генриховна Фоньо, сдружились со времени эвакуации в Чистополе, и с детства мы проводили с Милой много времени вместе. В случае инфекционных детских болезней в нашей коммунальной квартире, мама отправляла меня на карантин к Анечке (А.Г.Фоньо).
Они жили в некогда показательной советской новостройке -- Хавско-Шаболовском жилом массиве 1929-31 гг. Мы доезжали на троллейбусе No 8 до Даниловского рынка и шли две остановки вдоль трамвайной линии по Серпуховскому валу. За углом от их дома совсем недалеко было Новое кладбище Донского монастыря с первым в Москве крематорием (не путать со Старым кладбищем; хотя оба имеют одно и то же название, они разделены монастырской стеной, у них два разных входа и разное время работы). Под здание крематория в безбожной столице отвели недостроенную церковь преподобного Серафима Саровского и святой благоверной княгини Анны Кашинской. Мы детьми время от времени на это кладбище убегали.
Уже в новой России Донской крематорий прикрыли и церковь восстановили, но кладбище осталось одним из наиболее престижных в городе. Кстати, в период сталинских репрессий именно здесь в безымянные ямы ссыпали прах расстрелянных и замученных на Лубянке, на Бутовском полигоне и в других местах. В глубине кладбища, на перекрестке аллей, стоит памятный знак жертвам репрессий, а вкруг него воткнуты таблички с их именами. Такую табличку может установить каждый, у кого погиб кто-то из близких.
На Новом кладбище Донского монастыря в колумбарии похоронены урны моей бабушки Надежды Васильевны Кутиковой и ее младшего сына -- дяди Жоры. Там же покоятся много моих знакомых, например, Ю.Н.Липский и Кронид Аркадьевич Любарский, о которых я расскажу чуть позже.
Летом 1950 г. мы с Милой Фоньо оказались в одной и той же летней группе во Внукове по соседству с дачей композитора Дунаевского. В этих записках я еще вернусь к рассказу о Миле Фоньо в главе 10.
К Дунаевскому-сыну частенько заваливались на дачу буйные студенческие компании будущих киношников, тем более, что отец подарил ему открытое авто -- кабриолет; по тем временам подарок царский и опасный.
Уже после окончания летних каникул, слетелись на дачу к Дунаевскому около двух десятков заводил, преимущественно студенток, отметить 7 ноября. Одна из них -- студентка третьего курса -- перебрала лишку и в подпитии, не умея водить автомобиль, уселась за руль. Никто не понял, как это произошло, но она машину опрокинула и, вывалившись из нее, погибла.
Было неопровержимо доказано, что сын Дунаевского не имел прямого касательства к этому ужасному происшествию, и суд его оправдал. Но требовалась "искупительная жертва". Евгения исключили из Института кинематографии по обвинению в организации попойки, закончившейся автокатастрофой.
Происшествие с сыном стало одним из элементов гнусной травли отца-композитора. Вслед за злобным композитором-острословом Никитой Богословским, по Москве Дунаевского стали называть Иссяк Осипович. На фоне космополитической травли, Исаак Осипович так и не сумел оправиться от жизненных потрясний и преждевременно ушел из жизни от спазма сердца в возрасте всего 55 лет. Широко ходили ложные сплетни о его самоубийстве.
Старший сын Дунаевского, о котором я рассказал, стал художником. Искрометный музыкальный дар отца унаследовал другой сын от его гражданской жены балерины Зои Пашковой -- Максим Дунаевский (род. в 1945 г.). Подобно отцу, он написал музыку к десяткам известных кинофильмов. Особой популярностью пользуются его песни к киномюзиклу "Д'Артаньян и три мушкетера" и музыка к сериалу "Утесов. Песня длиною в жизнь".
Свободное копирование
