В Москве начала выходить газета "Голос Москвы". Брюсов устроил меня туда. Заведывал литературным отделом А. А. Тимофеев, молодой блондин с длинными усами, милейший и обязательнейший редактор. Мой первый газетный опыт удался. Я зарабатывал очень много, платили мне хорошо. Но скоро я начал замечать за собою странности. С утра находила на меня свинцовая усталость; я не мог поднять головы и апатично дремал весь день в своем номере. Зато к вечеру лихорадочно оживлялся. Болезнь шла исполинскими шагами. В голове дымился вечный угар, началась тошнота, трудно стало днем выходить на воздух. А. Н. Алелеков определил неврастению и сказал, что это само пройдет.
По внешности вел я прежний образ жизни, писал, читал, ухаживал, но все уже шло иначе и чего-то не хватало. Я был Федот, да не тот. Случались дни, когда я чувствовал себя пустой тенью, собственным призраком. Ночи проводил я в ресторанах, в приятельской компании, кочуя из "Праги" в "Петергоф", из "Моравии" опять в "Прагу". Раз, получив из редакции около ста рублей, я повез приятелей к Яру. Заняли "Пушкинскую комнату", пригласили хор. Хитрая венгерка выманила у меня все деньги, и мы вернулись в Москву пешком. Несколько верст брели по шоссе студеным ноябрьским утром и, полусонные, едва согрелись в чайной на Тверской.
После одной попойки мы с Алфераки сидели у меня за утренним пуншем без сюртуков. Отворяется дверь, и вбегает низенькая брюнетка с круглым носиком. Подбежав, она сунула мне в лицо тетрадку. -- "Я пришла показать вам мои стихи". На обложке четко стояло: "Мария Папер. Мечты растоптанной лилии".
Любовь моя к Фету стала болезненной страстью. Я жил вдвойне: за Фета и за себя. Иногда я почти видел его, слышал его голос. День и ночь читал "Воспоминания Фета", ездил в полночь на Плющиху к его дому, повторял постоянно его стихи. Обдумывал план отправиться на могилу Фета, вскрыть гроб и насмотреться на кости. Кошмары эти были приятны.
В Нижнем на святках я целыми ночами просиживал над Фетом. Засыпал к утру, вставал к обеду. Танцовал, влюблялся, писал стихи, был весел и остроумен. Ждал неизбежного и много думал о смерти.