Моя гимназическая жизнь в последние два года сложилась весьма приятно. Я ничего не делал. Древних авторов готовил по "ключу" и то, когда ждал ответа; из математики после того, как поднес И. И. Шенроку стихи на его юбилей, имел постоянную тройку. Начальство я в грош не ставил. У себя устраивал иногда попойки для товарищей, и многие уходили домой на четвереньках. Классом ниже меня учился некто Быстрицкий, уроженец Коврова, плотный шатен в пенсне. С этим Быстрицким и с Алфераки мы часто пивали коньяк на пароходных пристанях в мае 1900 года, во время экзаменов. Однажды, возвращаясь с парохода ночью, я спьяну разбил окно в директорской квартире, и мы втроем насилу спаслись бегством. Быстрицкий был большой враль; он рассказывал между прочим, будто брат его, инженер, носил золотые часики на носках ботинок и ежедневно брал ванны из лучших парижских духов. Коньяк и ликеры Быстрицкий смачно прихлебывал. Слухи о моих попойках дошли до начальства, и И. И. Шенрок деликатно просил меня их прекратить. Однако кутежи продолжались. Быстрицкий вскоре умер от тифа: он пьяный зимой шел через Волгу и угодил в полынью.
Председатель Окружного суда А. М. Ранг, крупный, с бритой верхней губой и громовым голосом олимпиец, был бездетен и жил вдвоем с женой на Большой Печерке в доме городского головы Меморского. Прислуга Рангов была строго дрессирована. -- "Ваше превосходительство, ее превосходительство просят ваше превосходительство пожаловать кушать чай". Прокурор С. С. Хрулев, сын севастопольского героя, отличался породистой южной красотой. На улицах можно было встретить отставного 90-летнего учителя Мартынова с трясущейся от старости головой и мутным взглядом. Водочный заводчик А. В. Долгов, крашеный старичок, прогуливался в цилиндре на черном парике и с Владимиром на шее. Из трех богачей, братьев Рукавишниковых, средний, огромного роста, пухлый, владелец палаццо на Откосе, имел сына Ивана, известного поэта. У старшего, маленького и лысого, как яйцо, тоже был сын Иван, щеголь дурного тона, в отличие от талантливого кузена прозывавшийся просто Ванькой. Будучи выбран почетным мировым судьей, старший Рукавишников на свой счет вызолотил все судейские цепи. Младший брат, уродливый горбун-алкоголик, любил юродствовать и ломаться. Раздаривал кому попало золотые часы и свои портреты в богатых рамах. Дяде Илье, лечившему его от пьянства, со слезами целовал руку. Водил дружбу с директором и инспектором гимназии, собирал плохие картины и умер накануне производства в действительные статские советники, завещав свои богатства столетней няньке.
Полицеймейстер Яковлев, седой великан со скобелевскими баками, имел изящные маленькие ножки. Помню его торжественные похороны в январе 1902 г. Пристава несли на подушках ордена и бухарскую звезду, шли наряды городовых и пожарных; за ними двигался на катафалке красивый, пушисто-седой покойник. В нижегородской полиции был пристав Пуаре, родной брат художника Каран д'Аша. Другой пристав, Дебур, заживо отпетый, вылез в церкви из гроба и получил прозвище Оребур.
Дряхлого генерала Шелковникова, начальника гарнизона, поочередно сменяли: барон Меллер-Закомельский, герой Ахал-Текинской экспедиции и турецкой войны, георгиевский кавалер, затем известный Церпицкий, лихо принимавший парад 6 мая 1900 г. в память Суворова, и генерал Бертельс, маленький седой толстяк. Раз на молебне в соборе Бертельс оборвал управляющего казенной палатой хромого Нечаева, замещавшего отсутствующего губернатора: -- "По закону я первый должен подойти к кресту". Нечаев уступил. Дома генерал перечитал гарнизонный устав и, сознав ошибку, извинился перед Нечаевым. Встретив двух капитанов, Бертельс спросил, кто из них раньше произведен в последний чин, и старшему сказал: -- "Считайте, что я вам первому подал руку". На параде весной 1902 г. Бертельс произнес сильную речь в связи с беспорядками в Сормове. "Государство есть семья!" -- начал генерал и кончил, обращаясь к солдатам: "Пусть ни у кого не дрогнет рука, когда прикажут кого-нибудь пристрелить или приколоть!"
Писец духовной консистории Крестовоздвиженский, брюнет цыганского типа, лысый, когда-то кончил духовную академию с отличием, но из-за несчастной любви бросил карьеру и навеки укрылся в Нижнем. Получая рублей двадцать в месяц, спал в консистории на связках дел, никогда не умывался и в рот не брал хмельного. Утром, пробудясь, вместо молитвы играл на скрипке духовный мотив, затем плясовую; кончив занятия, шел в городскую библиотеку читать журналы и газеты; вечера проводил в театре, на галерее. По ночам беседовал с приятелем-сапожником о мировых вопросах. Для выпускных семинаристов Крестовоздвиженский писал блестящие сочинения и не брал с них ни копейки. Другой писец Зеленецкий, похожий на Дон Кихота, в длинных сапогах с высокими каблуками, игравший на флейте, бывал иногда у Алфераки, к большому неудовольствию его матери. Француженка родом, она служила некогда гувернанткой в доме И. Я. Остафьевой, урожденной Кононовой, невесты К. Н. Леонтьева, и будучи вдовой действительного статского советника, считала Зеленецкого mauvais genre. Зеленецкий имел дядю, архиерея. Дядя был с племянником в ссоре, но, умирая, завещал ему шесть тысяч. Зеленецкий отказался от наследства.
Ираида, или (как она себя называла) Зинаида Яковлевна Остафьева описана В. В. Розановым в "Уединенном", в отрывке "Голубая любовь", как важная дама и начальница Мариинского института. Из двух ее дочерей одна и была голубой любовью "рыжего Васьки": так называли Розанова товарищи.
Первым председателем нижегородского суда (1869--1881) был Панов, тот самый, что в 1878 году ссудил деньгами Льва Толстого, обокраденного по пути в Самару. Однажды Панов остался недоволен постановлением суда за время его отсутствия. Один из членов хотел отшутиться: "Конь о четырех ногах и то спотыкается". -- "Эх, господа, так конь-то один, а вас ведь здесь целая конюшня!" В другой раз выездная сессия из Ардатова прислала Панову телеграмму: "Празднуем годовщину судебных уставов". Старика разбудили ночью. -- "Ишь ведь, мало им что в Ардатове пьянствуют: хотят, чтобы и в Нижнем об этом знали".
Министр юстиции граф Пален посетил в Нижнем окружной суд: "У вас на стене пятно". Панов тут же зовет курьера: "Вот видишь, дурак. Говорил я тебе пятно стереть, министр увидит, а ты мне что отвечал? "Станет министр на такие пустяки обращать внимание"". За дерзкую выходку Панов навсегда остался статским советником.
Свободное копирование
