Летом посетил я с отцом Ардатовский уезд. Ехали мы на перекладных в собственном тарантасе. В Курилове я любовался березовой рощей; две стены белых, как снег, стволов; сияние и прохлада. В Арзамасе много особнячков с полуколоннами, времен Александра I; на выезде запущенный сад знаменитой Салтычихи, ступинская живопись в гостинице и соборе. Мы купили нуги. В Лукоянове попали на вечер к воинскому начальнику и несколько дней блуждали потом по удельным лесным трущобам, питаясь курами и яичницей. На Ташином заводе навестили батюшку Лепорского, в Глухове -- Марусю Ходакову, подругу моего детства. Она была уже замужем. Пожилой муж ее показывал нам редкие ружья; одно с чудесной золотой насечкой, в богатом футляре, с надписью "Soltykoff" принадлежало некогда светлейшему князю Солтыкову.
В Личадееве дом и сад показались мне маленькими и узкими. Речка почти вся пересохла. Мальчишки и девчонки, мои знакомые, превратились в дюжих мужиков и баб. Только запах конопли да переливы пастушеских свирелей были все те же. Мой старый дядька Бакулин, совсем белый, увидя меня, заплакал от радости. Приходила и кормилица Катерина из Котовки, с лукошком яиц мне в подарок.
На второй день вечером, вернувшись с докукинской мельницы от Налетова, я пошел по селу. День был праздничный. Мне встретился парень Митька и предложил погулять. Звенели песни, ухала, взвизгивая, гармония. На задах Митька подговорил двух баб и мы на закате скрылись попарно в густую рожь. В то лето был урожай, и рожь стояла "медведем", выше роста человека. Со мной осталась красавица Наталья, стройная тонкая брюнетка лет семнадцати; муж ее тотчас после свадьбы уехал в Сибирь на золотые прииски. Мы сели во ржи при ясном сиянии месяца. Дергал коростель, пахло коноплей. Митька оставил мне бутылку водки, я налил чайную чашку, и Наталья, перекрестясь, выпила мелкими глотками.
В Ардатове мы остановились в монастырской гостинице; я поклонился могиле Натальи Павловны. Обошли знакомых. Отсюда выехали на Кулебакский завод; дорогой встретили Я. И. Ходакова и с ним вместе отправились на Выксу, где служил он земским начальником. Яков Иванович давно прожил имение, сильно опустился и постарел. С утра являлся за чаем графинчик и задерживался до завтрака, затем подавалось пиво. За обедом опять графинчик и снова пиво. Тут Яков Иванович вздремывал на кушетке. За чаем коньяк. Вечером хинная или английская горькая, вино и пиво. Компанию Якову Ивановичу составлял выксунский следователь со своим письмоводителем. Как все прогоревшие помещики, старик резко осуждал правительство, ввертывая крепкие словечки, к ужасу старой экономки Анны Ивановны. Она одна оставалась с ним на Выксе; семейство гостило в Глухове.
На пятницкой мельнице арендатор Налетов хотел непременно одарить меня. -- "Когда поступите на службу, отдадите", -- бормотал он, суя мне в карман десятирублевый золотой. -- "Как вам не совестно, Александр Иванович?" От отца я потом узнал, что Налетов и ему не раз пытался ввернуть "благодарность". Близ пятницкой мельницы водились яркие зимородки; заливные луга по ночам стонали от кликов сов.
Свободное копирование
