Старик-инспектор, Аллендорф, высокий представительный немец со вставными челюстями, не любил меня за своевольство и шаловливость, часто сажал в карцер и оставлял без обеда. Особенно невзлюбил меня Аллендорф за насмешки над товарищами-немцами и за то, что я нарушил данное ему слово до двадцати пяти лет не писать стихов.
Из классиков видную фигуру являл Иван Михайлович Голан, онемеченный лужичанин, полный, спокойный, с величавыми приемами и властной походкой. В классе у Голана сидели смирно: лишних разговоров он не любил "Вынимайте книги упражнений". Через четверть часа тем же тоном: "Вынимайте тетради". Впрочем, давались иногда и посторонние объяснения: "Бактери я; палка; бакте рия. Что такое бакте рия, Садовский?" -- "Это, Иван Михайлович, такие вредные маленькие животные". -- "Да, микроорганизмы. Трикс: волос, отсюда трихина. Что такое трихина, Садовский?" -- "А это, Иван Михайлович, тоже вредные животные, вроде бактерий". -- "Да. И они лежат в виде волоса в мускулах свиньи и человека".
Летом 1897 г. я снялся в охотничьем костюме с убитым впервые зайцем и после каникул принес снимок в институт, показать товарищам. За уроком расхаживавшего по классу Голана я переложил фотографию из ранца в книгу. Вдруг рука в синем обшлаге вытаскивает у меня из-под носу карточку. Я смутился. Обращение с огнестрельным оружием жестоко каралось. Голан улыбнулся и возвратил мне снимок: "Сколько заплатили за зайца, Садовский?"
Помощник классных наставников М. М. Никольский прозывался Стрижом. Черный, приземистый, Стриж степенно прогуливался по коридору во время перемен со связкой ключей и постукивал ими в стеклянные двери шумящих классов. Он же продавал нам бальники и тетрадки, а по большим переменам пирожки из институтской кухни. Мою деревенскую резвость Стриж умерял замечанием: "Потише, Садовский, здесь тебе не личадеевская дача". Гуляя в институтском саду, я стал карабкаться на забор. Раза два Стриж меня останавливал, наконец сказал: "Останься-ка на полчаса после урока". Это было первый раз, что я сидел без обеда.
Учитель гимнастики И. И. Жихарев, стройный, молодцоватый, с лихими усами, водил нас в манеж. Хорошим гимназистам он кричал: "Сердечное спасибо! благодарю!" Шалунам: "Пустой мешок! Подите к инспектору классов и скажите, что я вас выгнал!" Жихарев преподавал и танцы под пиликанье дряхлого скрипача. Фронту обучали нас гарнизонные офицеры. Восхваляя пользу гимнастики, И. И. самодовольно восклицал: "Ну кто поверит, что мне 52 года?" Между тем он не казался моложе.
На уроках чистописания и рисования подымался шум. Старик-учитель И. С. Просвирнин, в темных очках, сурово угрожал: "Запишешься". Его не боялись и он никого не записывал. Лентяев и шалунов Просвирнин ставил за доску, иные сами отправлялись туда перед началом урока; прочие тайком читали или заводили разговоры и препирательства с учителем. Великовозрастный Власьев, с пушком на губе, минут двадцать чинил карандаш, жалуясь вслух на тупость ножика: "Это не ножик, а топор". "Власьев, запишешься". Мне Просвирнин долго не ставил отметок: так плох был мой доморощенный почерк.
