Часть третья
Институт (1892–1898)
-- Дворянский институт. – Начальство и товарищи. –Полицеймейстер Курила. – Букинист Весницкий. – Каптарка. –В Щербинке. – Деревенская жизнь. – Из волжской старины. ---- Всероссийская выставка. – Нижегородский театр. – В. П. Далматов. –
15 сентября 1892 г. держал я вступительный экзамен во второй класс Нижегородского Дворянского института императора Александра II. Занятия отсрочены были по случаю холеры.
Не без робости подошел я к экзаменационному столу. У законоучителя ответил я "на 5". Из арифметики спрашивал Н. Н. Костырко-Стоцкий, прекрасный педагог, по наружности настоящий математик: в очках, сухой, с длинным носом. Знания мои он оценил баллом "3". На другой день меня экзаменовали по русскому языку (5), по латыни (3) и по географии (4). Спрашивал по этим предметам А. П. Никольский, талантливый словесник, сгубивший себя слабостью к вину. С нами он обращался круто: кричал, выгонял из класса, ставал в угол. Маленький, толстый, красный, руки в карманах, Никольский вполне оправдывал данное ему прозвище Самовар.
С восторгом обновил я форменную одежду: черный с красным воротником мундир и фуражку с витиеватым гербом на красном околыше. На плоских золотых пуговицах сиял нижегородский олень с короной. Покрой институтского костюма уцелел от сороковых годов, когда все русские гимназисты носили такую форму. Уличные мальчишки кричали нам: "Красная говядина!"
В мундире и фуражке я гордо гулял по городу. На Осыпной зашел в лавочку купить монпансье. "Вам чего угодно, кавалер?" -- спросил хозяин. Потом я нарочно еще заходил сюда, чтобы лишний раз почувствовать себя кавалером.
Директор Гаврила Гаврилович Шапошников держался твердых религиозных и политических взглядов. Он был сторонником телесного наказания и родителям шалунов предлагал на выбор выключку или розги. Родители, конечно, избирали второе. Наказывали виновных в библиотеке, в присутствии институтского врача.
Гаврила Гаврилович, плотный старичок, с окладистой белой бородой и проницательным взором, при разговоре клал на верхнюю губу палец и как-то не то откашливался, не то мычал: "гм!" По образованию юрист, Г. Г. преподавал словесность. Иногда он отечески журил нас. Восьмиклассник Богодуров отказывался петь в институтском хоре из-за неладов с регентом. "Ты, Саша, вносишь свои дурные страстишки в святое дело молитвы". Мне Г. Г. однажды сказал:
"Боря, что это ты какой худенький да бледный? Учились у меня твой отец и дядя, все были здоровяки. Смотри, ты уж глупостей не делаешь ли каких. Помни: природа неумолима. Она беспощадно мстит за себя".
Оказывая снисхождение ученикам из дворян, Г. Г. строго относился к богатым купчикам. "Скворцов, ты шарлатан. Ты здесь только место занимаешь. Ведь у тебя богатые родственники есть. Попроси, чтобы они тебя пристроили к делу". "Кожебаткин, у твоего отца пароходство: пусть он тебя в масленщики определит что ли, все лучше будет". "Ты где это ночевал, Ненюков? Ты весь в пуху. Смотри я тебя вышвырну из института. Мне таких мальчиков не надо".
Г. Г. следил за нашим внеклассным чтением и очень бывал доволен, если ученик упоминал о "Бедной Лизе": "Ну, расскажи". У одного пятиклассника увидал он роман Мордовцева. -- "Гм... скабрезных писателей читаешь. Сожги. Я его знал" (вероятно по Саратову, откуда был родом Г. Г.).
