Встретились только на ноябрьские праздники. Предстояло предварительное распределение, нужно было написать, хочу ли я остаться в Саратове или куда-то уехать. Я сообщаю об этом Толе, и он предлагает мне стать его женой:
- А хочешь, я тебя никому не отдам?
- Да, хочу.
Он целовал мое лицо, повторяя: «Так это теперь все мое? Эти волосы, брови, морщинки у глаз…»
Решили, что свадьба будет летом, когда я закончу университет. Поэтому я не стала ничего говорить родителям, ведь еще почти год, зачем мне лишние скандалы, они не испытывали к нему особого расположения. Его это, конечно, обидело.
А дальше все опять было, как будто и не было этого разговора, этого решения. Очень редкие письма, встречи еще реже.
В общежитии я жила уже совсем с другими девчатами, они учились на курс младше меня, у всех были парни, с которыми они постоянно встречались, проводили все свободное время (порой и несвободное тоже). А Толька писал так редко, не слишком-то ждал наших встреч.
Слава в очередной раз разругался с Надей, вернулся к родителям, жил с ними.
Позднее мать рассказала о том, как отец, вроде бы желая помочь Славе, раз у них так не ладится с Надей, рассказал ему про их первого умершего ребенка. Справку о смерти выписывал отцу его бывший одноклассник, сейчас врач – патологоанатом Люкшин. Диктуя медсестре данные о ребенке, он произнес «доношенный». Отец удивился:
- Как же доношенный? Он в семь месяцев родился!
- Пиши, я знаю, что говорю.
Тогда отец ничего никому не сказал, но после очередного разрыва подумал, что это поможет Славе поскорее забыть Надю и постараться создать новую семью. Только для любящего сердца это оказалось невыносимым ударом. Слава ушел из дома, напился, где-то бродил, вернулся мокрый по пояс, видимо заходил в воду, пытался утопиться.
Мне Слава пытался рассказать, что собрался опять уезжать в Среднюю Азию, но никто нигде его не ждет, никому он не нужен, на душе очень тяжело. Сколько раз потом я жалела, что не смогла его выслушать, постараться как-то утешить. Тогда у нас еще были близкие, доверительные отношения, он говорил мне обо всем, чем не мог поделиться с другими.
Частенько Слава приходил домой пьяный, нарываясь на скандалы с отцом. Приехал вдвоем с Толей ко мне в Саратов. Они зашли за мной в общежитие, и мы отправились к одному из Толькиных друзей – художников. Он вместе с сестрой занимал комнату в коммунальной квартире, эта комната являлась у них вроде бы студией, родители жили в другом месте. Парня можно было бы назвать красивым, если бы не тяжелый, какой-то свинцовый взгляд светлых глаз. В квартире еще толклось много людей, кто-то уходил, кто-то приходил. Девушка с темными, сросшимися на переносице бровями, вроде бы, пришла позировать для портрета. Все пили, курили, что-то кричали, о чем-то спорили. Соседи по квартире стали возмущаться, и чтобы не встречаться с ними, хозяева и гости выходили из комнаты через окно за очередной порцией водки и курева, благо квартира располагалась на первом этаже.
Слава хотел поговорить со мной, излить душу, но я слишком сконцентрировалась на своих переживаниях. Толька так обидно мало уделял мне внимания, а ведь я все-таки его невеста! Когда я попросила проводить меня в общежитие, он довел меня до остановки троллейбуса, и поспешил вернуться к своей пьяной компании. На другой день они заняли у меня денег на проезд (тебе родители все равно дадут!) и уехали домой.
Потом я получила от Тольки покаянное письмо, где он писал, что был у Вероники, подруги Кямили, не мог не зайти. И огромными буквами: «ПРОСТИ МЕНЯ!»
Свободное копирование
