Взаимоотношения Кямильки и мои были очень сложными и до чего они развились, не знаю, можно ли их назвать любовью? Начиналось все с приглядывания. По училищу бегала веселая, бойкая, с вечно смеющимися глазами (это потом я узнал, как они могут грустить) смугленькая девушка. Улавливал я в ней что-то отличное от всех прочих девушек училища и вообще. Мы занимались, шутили, дурачились, причем она была первая мастачка на различные ухищрения и выдумки. Обычно я оставался в училище на дополнительные занятия рисунком, она уходила раньше. В такие часы я стал чувствовать, что мне чего-то стало не хватать. После ее ухода я сразу же начинал грустить, а когда случались у нее пропуски, то и подавно нападала хандра, даже с работой ничего не клеилось. Я и виду не подал, когда узнал, что она вот уже целый год встречается с каким-то парнем, и только еще больше загрустил. Сейчас трудно, да, наверно, и невозможно уловить момент постепенного сближения и пробуждения все большего интереса друг к другу, но сближение началось именно тогда. А потом пришло лето, каникулы, и мы, шутя обменявшись адресами, разъехались в разные стороны: я в Сибирь, она с Верой из нашей же группы в Казахстан. Там они и написали это первое шутливое письмо, где «Толя, помоги, ты ведь святой…», но письмо это они так и не отослали. Только через год, когда наши с Кямилькой отношения уже для всех стали явными, это письмо мне вручила Вера ради хохмы.
Я уже несколько раз ночевал у Кямильки на квартире. Приняв ванну, подкреплялись, чем могли, пили наш любимый кофе и, до одури наговорившись об искусстве и жизни, засыпали счастливые, не выпуская рук из ласкового рукопожатия. А потом, когда мы оставались наедине, я стал замечать тревогу в ее глазах, такую мимолетную, еле уловимую. Что творилось тогда у нее в душе, и какую нужно было иметь волю, чтобы не высказать свою горечь? Это потом мне поведала ее двоюродная сестренка, что в Энгельсе с родителями и родней у нее вышел великий скандал, и она ушла от них. Ты представляешь, Галка, она не мне – им первым призналась в любви ко мне, к русскому, а за такую любовь уже старшая ее сестренка была проклята их кругом навечно (я тебе об этом говорил). Никогда никому я не дарил столько нежностей, сколько ей, никогда еще я не подымался в своих чувствах так высоко. Моя возвышенная романтичность таяла. Она хотела, чтобы я полюбил ее такую, какая есть, и постепенно я открывал ее такую земную, с бесконечной сложностью ее душевного мира и от этого она становилась мне только прекрасней и родней. Я вживался в нее. Она много рассказывала о своем детстве. Я очень глубоко почувствовал ее детство, полюбил ее детство, и от этого она мне стала родней. Она поведала мне о своем тяжком отрочестве (об этом говорит и слишком ранняя седина в волосах), когда в знак солидарности со своей старшей сестрой покинула отчий дом, впервые выйдя в этот сложный мир. Жила одна, без посторонней помощи, работала: «Человек, помоги себе сам!» До этого она дошла очень рано. И от этого мне стала еще родней. Мы уже были неразлучны, но ее происхождение породило во мне душевное смятение и страх потерять ее.
В летние каникулы вместе работали и отдыхали в Ульяновской области. Там однажды, лаская ее лицо поцелуями, впервые обнаружил ее слезы. Только теперь она сдалась перед всегда ее мучившим. Крепко прижавшись щекой к моей щеке, тихо простонала: «Толька, мне страшно». И она, не подозревая, что я все уже знаю, поведала о своем несчастье с родней…
Теперь, когда мы уже не вместе, я с нежностью часто вспоминаю о ней и желаю всеми силами своей жалкой душонки много-много ей счастья. Мы не давали друг другу никаких обетов. Просто жили, любили, ссорились, страдали, радовались. А перед стоящей между нами преградой первым не выдержал я.
Время меняет все и всех, но в памяти моей она навсегда сохранится такой, какой я ее знал: очень живой, гибкой, гордой, нежной, застенчивой, презирающей нечистоплотность и всякие проявления пошлости и лжи.
Ее лицо – мой любимый образ, и я еще поработаю над ним.
Каждый год 3-го марта, а в 7 часов вечера я буду подымать бокал в честь ее рождения с неизменным чувством: хорошо, что на свете живет где-то дорогой мой человек. Она знает об этом, и в 7 часов вечера наши мысли будут вместе.
Вот и все. Хотел написать в нескольких словах, а развел тебе на нескольких листах.
Я далек от нравоучений, но хочется повторить очень даже хорошие слова Маркса: «Человек – это мир человека». Иногда мы забываем уважать человека хотя бы за этот мир, вечно меняющийся и бесконечный как сама вселенская жизнь, «тасязать». Есть человеки, которые считают себя умными и с рождения благовоспитанными, якобы правдивыми и честными и не подозревающими того, что в самом их, якобы правильном воспитании лежит нарочитая условность, выработанная какими-то там понятиями и правилами, чисто преподанная родителями. Лично я могу только жалеть девушку с подобным искаженным представлением о жизни, считающей свою непорочность словно за святость. Я встречал таких. Они занудны и скучны. Лично для меня понятие девушка и женщина – всего лишь возрастная особенность и никак что-то другое. Привлекают открытые, живые, живущие живой жизнью, берущие от жизни все без каких-то там задних мыслей и отдающие ей все, сгорая. Кямиля это знала за собой, гордилась этим и грубые слова в свой адрес некоторых «благовоспитанных умниц» встречала неизменно презрительной, гордой усмешкой и только. И ведь не зря ее окружают хорошие, умные друзья и чудесные подруги.
Сей вспомогательно-воспитательно-вспоминательно-критический отзыв, доведший его составителя до умопомрачения, был составлен Анатоль де Журом 11 августа сего года, без чьего-либо посвящения в содержимое сего дневника, в чем составитель и заверяет.
Журов».
Свободное копирование
