О ВЕЛИКОМ СТАРЦЕ
Тот, кто однажды видел извержение вулкана, тот должен описать увиденное. То же самое о Савицком. Мне бы надо было записывать за ним всё и обо всём...
Лет десять назад Арслан привёл журналистку, которая приехала из Франции и в числе своих прочих дел, хотела взять у меня интервью о Савицком, «обещала заплатить долларами» (так Арслан «заманивал» меня.) Когда они пришли, я не открыл дверь. Некрасиво, в общем, получилось. Ну, не смог я спекулировать ни на славе Савицкого, ни для отблесков на мне славы Савицкого, ни для оплаты «долларами» памяти о Старце! Да и что я мог тогда сказать, если не собрал воспоминания о нём даже для себя.
Позавчера мне приснилось, что Игорь Витальевич лежит на больничной койке, в пропотевшем стареньком трико. Я переодел его. Глаза его были закрыты. Вдруг погас свет. И он попросил меня: «Эдик, зажги для меня свет, мне темно здесь». Сказал, не открывая глаз. Лицо было такое же, каким было в последние годы его жизни – впавший рот и морщины на высоком лбу. Я включил свет, но лампочки еле тлели и гасли. Он потребовал - и постепенно лампочки стали сами светить ярче и ярче. Я сказал ему об этом, а он, не открывая глаз, сказал, что ему всё равно темно. Я проснулся и стал думать – что бы этот сон мог значить?
Пошёл к Ольге и спросил, что может означать этот сон. Она ответила, что сон означает то, что я должен написать о нём свои воспоминания – так требует душа Савицкого. Душа, которая наполняет и движет всякого человека при жизни и покидает после смерти, чтобы навещать живых и напоминать им о себе.
Вот и начал писать, успокаивая себя тем, что «Лучше поздно, чем никогда». И, слава Богу, начало положено.
Если считать Учителя отцом духовным, как я считал Савицкого, тогда он, как бы, «внук» Художника Серова, потому что «отцом» - Учителем Савицкого был Художник Ульянов (любимый ученик Серова), а я в свою очередь, осмелюсь считать себя как бы «внуком» Ульянова и «правнуком» Серова.
Пишу об Ульянове потому, что когда-то прочёл его «Воспоминания о Серове» и они очаровали меня любовью Ульянова к Учителю. Нечто подобное я вижу и в небольшом шедевре Исикава Такубоку «Дневник, написанный латиницей». Такая же краткость и красота текста. Эти небольшие книжицы, Ульянова и Такубоку, служат мне примером совершенства и образцом воспоминаний об Учителе.
Когда я работал и жил рядом с Савицким, то осознавал мозгами его величие, но не мог из-за молодого стремления к самоутверждению прочувствовать сердцем это величие в живущем рядом родном человечке, тщедушном, сгорбленном, беззубом, в стоптанных башмаках и потрёпанной одежде. А он всегда хорошо понимал своё значение и знал себе цену, не выказывая это знание, когда был Духовным Отцом с большой буквы для нас, сотрудников музея и художников. Он учил, пестовал и любил нас. Об этом мы говорили с Квоном, с Куттымуратовым, со Светой Турутиной, Валей Сычевой, а Лариса Штогрина начинает плакать, как только о нём заходит речь. А уж поругивал её Савицкий едва ли не больше всех. Видно приходит время, когда мы всё острее начинаем ощущать, кого мы потеряли.
Свободное копирование
