В комитете также было решено обратиться к некоторым лицам, не принадлежавшим к числу профессоров Петербургского университета; были намечены: К. П. Победоносцев (он тогда состоял в комиссии по преобразованию судопроизводства и преподавал наследнику Николаю Александровичу) -- для судопроизводства, Чернышевский -- финансы, Лавров -- философия, Берви (тогда магистрант, служивший в сенате), А. В. Лохвицкий -- государственное право европейских держав, профессор Артиллерийской академии Гадолин -- физика, И. М. Сеченов (в то время профессор Медико-хирургической академии) -- физиология. Все выразили свое согласие. Но вот в один прекрасный день К. П. Победоносцев дал знать комитету, что ввиду многочисленных занятии он не имеет свободного времени для чтения лекций. Так как комитет весьма желал иметь его в составе лекторов, то отрядил к нему депутацию: Неклюдова и меня.
-- Я очень занят, -- ответил К. П.
-- Но ведь ваши занятия все те же, что раньше были.
-- Это правда, но вот что я вам скажу: я не хочу читать в одной компании с Чернышевским; это шарлатан, гаер; если он не будет читать, то извольте -- я готов.
Неклюдов пытался было отстаивать Чернышевского, но К. П. стоял на своем. Комитет, выслушавши наш отчет о свидании с К. П., конечно скорее предпочел отказаться от удовольствия иметь его в числе лекторов, чем нанести уже приглашенному Чернышевскому ничем не оправдываемое оскорбление. Однако Чернышевскому не довелось читать: он не получил разрешения; по той же причине не состоялись лекции Лаврова, а Берви был арестован. Лекции читались днем, в залах Думы и Петершуле (директором ее был проф. Штейнман); всего было двадцать лекторов, читавших тридцать шесть лекций в неделю; были как абонементные, так и разовые билеты. Лекции усердно посещались не только студентами, но и публикой, а Костомаров собирал не менее пятисот слушателей. Все шло хорошо до истории с проф. П. В. Павловым по поводу вечера в зале Руадзе. Павлов также читал (в зале Петершуле) что-то вроде курса философии истории. По своей простоте его лекции скорее походили на беседы в небольшом частном кружке; в них сказывалось сильное влияние Бокля; самостоятельных взглядов он никаких не высказал.
Как только стало известным, что Павлов высылается в Ветлугу (у него даже не спрашивали никаких объяснений, не потребовали текста чтения), сейчас же собрался студенческий комитет; все были в крайнем возбуждении; да и не одни студенты -- все общество было взволновано. В комитете почти единодушно было решено в виде протеста закрыть все лекции; но для этого нужно было иметь согласие профессоров; потому остановились на таком порядке: созвать всех лекторов, отрядить в это собрание нескольких депутатов от комитета с поручением поставить вопрос: в виду участи, постигшей Павлова, считают ли они возможным продолжение лекций?
Делегаты, конечно, не должны были говорить, что комитет уже пришел к решению закрыть лекции, но они обязаны были заявить, что не ручаются за сохранение порядка (и это была правда) ввиду крайне возбужденного настроения не только молодежи, но и публики. Профессора собрались в квартире В. Д. Спасовича; все они одинаково были возмущены высылкой Павлова. Прежде всего выбрали председателя собрания; выбор пал на И. Е. Андреевского, и этим они погубили свое дело, что будет видно далее. Как только делегаты поставили вопрос, могут ли продолжаться лекции, то Стасюлевич, Б. Утин, Спасович самым решительным образом высказались против закрытия лекций; они, конечно, находили меру, принятую против Павлова, ничем не оправдываемой, но не видели никакой связи между судьбой, постигшей Павлова, и лекциями. М. М. Стасюлевич, напр., сказал: "Вы идете по улице, вдруг на вас падает кирпич, значит ли это, что не следует ходить по улицам?" Забавно было видеть, как сцепились два брата, Б. Утин и Н. Утин, который был в числе делегатов: оба они были раздражительны и наговорили друг другу разных любезностей. В середине заседания приехал Костомаров; узнав, в чем дело, он тоже высказался против закрытия лекций: "Для меня, -- сказал он, -- читать лекции -- это величайшее наслаждение". Он, однако, не остался до конца заседания, и все решения были приняты без него. Тем не менее, огромное большинство профессоров (делегаты в баллотировке, помнится, не участвовали) высказалось за закрытие лекций, причем предварительно было постановлено, что решение будет обязательно для меньшинства. Затем был обсуждаем вопрос: объявление о закрытии лекций (оно собранием возлагалось на студенческий комитет, и даже назначили день -- ближайшая лекция Костомарова) должно ли быть мотивировано участью, постигшей Павлова? И опять значительным большинством решено в утвердительном смысле [В числе очень горячо высказывавшихся за закрытие лекций, как протеста, был Д. И. Менделеев, а И. М. Сеченов даже подымал вопрос о расширении протеста: "Мы ведь не в одной Думе читаем". Но поддержки он не встретил. Зато на собрании у Советова Д. И. не только выразил согласие на возобновление лекций, но и живейшую радость, что отменили прежнее решение. Напротив, Сеченов даже не пошел на собрание у Советова, зная, зачем оно созывается. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)]. Все это произошло в значительной степени от роли, которую на этом собрании сыграл И. Е. Андреевский. Ранее он никогда не заявлял резкого образа мыслей, а тем паче какого-нибудь фрондерства; но на этом собрании сделал все, что было в силах председателя, чтобы решение вышло такое, какого, видимо, хотел студенческий комитет. Профессора потом громко говорили, что И. Е. их предал. Мы вышли торжествующие и даже несколько удивленные легко одержанной победой; но мы никак не могли понять, каким образом И. Е. оказался всецело на нашей стороне?
Свободное копирование
