Самое неприятное событие в тюремной жизни произошло в конце 1925 года: стали забивать щитами окна. Они и так были маленькими, под самым потолком, но потолок был низким и, приловчившись, можно было увидеть тех, кого выводили на прогулку. За это можно было попасть в карцер. «Прогулочная Дашка», как ее звали, орала на весь двор: «Такой-то этаж, камера такая-то, слазь с окна, в карцер захотела?» Эта дрянь знала все окна и номера всех камер... Три дня забивали наши окна, и казалось, что забивают наши гробы. Щиты прилегали к окну только снизу, а сверху отходили от стены, так что получался своего рода «карман», в просторечии — «намордник», и оказалось, что нет худа без добра.
Этажом выше над моей камерой сидели два меньшевика — об этом я знала, потому что мы перестукивались по трубе. Однажды вечером они простучали: откройте форточку и стойте у окна — получите подарок. Так началась у нас воздушная почта. Они связали свои пояса, которые тогда не отбирали у политических, и спустили мне сверток с конфетами, яблоками и еще с чем-то, уже не помню. Позже они спускали мне и газеты, а потом я их возвращала. Таким же путем я получила от них подарок к Новому году...
В январе 1926 года следствие по нашему делу было закончено. Поскольку по предъявленным обвинениям ничего доказать не удалось, мы рассчитывали получить ссылку, может быть, даже в Рязань, но Москва, куда был отправлен приговор на утверждение, неожиданно запротестовала и потребовала нас к себе на доследование.
Свободное копирование
