Теперь опишу, как встретила и провела я самую революцию. Как я уже говорила, до 14-ти лет, без провожатого (бонны или еще кого-нибудь) меня на улицу не пускали, -- теперь же в февральские дни 1917 г. я, пользуясь всеобщей суматохой, попросту сбежала из дому, -- пошаталась и покричала: -- "палачи!" -- под холостыми выстрелами на углу Невского и Садовой и вернулась домой так скоро, что моего изчезновения дома даже заметить не успели.
На другой день я опять сбежала, с самого утра... Возле Литовского замка, из которого еще накануне выпустили всех политических, -- беспомощно копошились, как наседки, две женщины, -- по-видимому жены уголовных... Из верхнего окна тюрьмы выпорхнула записка и села на землю. Записка следующего содержания: -- "...Надзиратели все разбежались... Сидим второй день не емши... Помогите нам, освободите нас!.." и трогательная приписка из Некрасова: -- "Иди с обиженным, иди с униженным -- по их стопам; где горе слышится, где тяжко дышится -- будь первый там...". Я тотчас же побежала за помощью в "район". Там мне ответили, что политических уже выпустили, а "выпустить уголовных мы не можем". Тогда я бросилась в военные казармы, зовя солдат на помощь. Через скорое время солдаты пулями пробили ворота Литовского замка, а мы -- толпа -- хлынули внутрь и струйками растеклись по камерам. Помню, как я, первая, вошла в темный карцер. Как только я вошла, мне на шею бросился высокий плечистый арестант с большой белокурой бородой и светлыми-светлыми голубыми глазами. Помнится, я еще тогда подумала: "Наверное, убийца: -- у воришки, у мошенника, у мелкого преступника -- не может быть таких ясных, таких до святости открытых глаз..." А арестант все вздрагивал у меня на груди, плакал от радости и трепетно стонал: -- "Опомниться, опомниться дайте, родные!".
Совсем иначе реагировал на непрошенную свободу какой-то воришка: -- "Эх!" -- досадовал он, -- "совсем недолго досидеть оставалось", -- так бы я свою одежду отобранную назад получил бы, а теперь приходится в казенном халате идти!" -- Впрочем он вознаградил себя тем, что собрал все одеяла с ближайших коек в 4 больших узла, из которых 2 я помогла ему донести, за что он на прощанье, с гостинодворской галантностью, чмокнул мне руку!
Тем временем дома меня хватились, когда я вернулась -- поахали, и неожиданно быстро <смирились> с такой моей самостоятельностью. С того дня стала я одна на целые дни уходить из дому и никто даже не спрашивал куда и зачем... Тою же весною в Москве, гостя у бабушки, записалась я в "Объединенную Социал-демократическую партию", где выполняла техническую работу: -- дежурила в районном комитете, разносила по заводам социал-демократические газеты и продавала их в Хамовниках. -- "Видно, мода новая пошла барышням газеты продавать!" -- ехидничали бабы. Господинчики "зловредным" взглядом посматривали на заголовки моих газет.
Рабочие весело и сочувственно покупали... Подозвал какой-то армянин: -- "Ны за што бы ны взал: -- ны два слова по-русски читать не умем!.. Только для тэбэ, барышна, куплю; -- больно тэбэ глаз красивый, черный!.."
Свободное копирование
