Мне не суждено было закончить второй класс в этой школе. Первая же проба на туберкулез внесла меня в группу риска. Реакция Манту была положительной. Меня повели в тубдиспансер и стали проверять легкие. Они оказались чистыми, если не считать лимфатических желез, охваченных процессом. Это был туберкулез лимфатической системы. То есть, я для других опасности не представляла, так как палочек Коха в мокроте не было, но без лечения оставаться не могла. Перед самым новым 47 годом меня отправили в санаторий, что находился далеко от нашего дома, в заводском поселке, в Кайдаках.
Так я попала в рай! Красивые комнаты – светлые и большие, с кружевными гардинами на окнах. Всюду цветы, правда, искусственные, но такие нарядные! На полу ковры, в шкафах книги и игрушки за стеклом. За окном зима, а здесь тепло... Воспитательницы добрые, не орут даже когда ребенок не хочет пить рыбий жир перед обедом. Уговаривают, гладят по остриженной голове... Да, все мы похожи на мальчиков, девочек от них не отличить: все стрижены под ноль, чтобы не возиться с насекомыми. Через недельку наши головы стали похожи на разноцветные одуванчики, которые только-только распускаются. Правда, спим мы на раскладушках. Мальчики в своей комнате, мы – в своей. Играем и едим вместе. Учимся – тоже.
Радостные моменты в жизни – это еда. Если бы не давали перед нею ПАСК, то есть противотуберкулезный порошок, и рыбий жир, было бы еще лучше. Нас кормят прекрасно! Словно и нету послевоенной голодухи за стенами этого двухэтажного здания. Дают на завтрак какую-то рыбу, жареную, жирную, но такую вкусную, что я поедаю даже эти кусочки прозрачного жира в рыбьем брюшке. Впервые я пробую какао. А еще на закуску мы получаем шоколадку и мандаринку. Или яблоко. Нас просто закармливают, как рождественских гусей ( о них я знаю из сказок).
Нас все жалеют, а я не понимаю, за что. Ну за что? Мы кажемся здоровыми, несмотря на кашель, который стоит в комнатах сутками, и повышенную температуру, от которой чувство легкого озноба по вечерам. Я не придаю значения слабости, от которой кружится голова, потому что не понимаю своего состояния. Оно было всегда. Я ведь не знаю, когда заболела, где меня заразили и кто. Я не думаю о себе как об организме. Мне кажется, что так и должно быть, когда быстро устаешь от уроков, ходьбы, гуляния во дворе.
Зато мне здесь уютно, хорошо, я такая нарядная в этом вышитом платье из американской посылки! И все девочки щеголяют в таких же, только других цветов. Мне подобрали голубое – под глаза. О своих глазах я слышу каждый день то от нянечки, то от воспитательницы.
– Иди сюда, Синеглазка! – говорит кто-нибудь, забыв мое имя.
И все понимают, что зовут именно меня. Хотя голубоглазых тут много, и ничего выдающегося в своих глазах я не подмечала, кроме цвета – и вправду густо-синего. Другого украшения на моей лысой голове просто нету. Что-то еще про нос говорят между собой – эти молодые нянечки, стреляя в мою сторону взглядами.
Я в том возрасте, когда о внешности не думают, как и о здоровье, но красота моего платья меня держит в состоянии праздника. Это же надо – какие бываю красивые вещи! В одном платье столько всего: шелковые ленты, оборки, вышитая гладью грудь, какие-то рифленые детали на рукавах. Я рассматриваю свое платье как произведение искусства, почему-то удивляя этим взрослых.
Еще одна радость – когда приходит мама в родительский день (раз в неделю). Она меня сдержанно целует и расспрашивает, вручает мне леденцы или какой-то гостинец, я ей взамен – припрятанную шоколадку или апельсин. На свидание – полчаса, как в тюрьме, но их хватает, чтобы утолить вспыхнувшую печаль по дому.
И вот тут, в санатории, вдруг открываю в себе качество, которое на многие годы потом свернулось, притаилось во мне и, к сожалению, впоследствии так и зачахло. То есть, оно осталось в виде бутона, грозящего раскрыться, – зародыш честолюбия, загнанного обстоятельствами жизни на ее задворки.
В общем, в детском коллективе я оказалась лидером. Эдаким царьком с крошечным войском, готовым на все. Мне добровольно отдавали конфетки, вечером убаюкивали очень своеобразно: девочки по очереди гладили мою руку от плеча до кисти до тех пор, пока я не засыпала. Кто был инициатором этого «массажа», не помню. Но картинка осталась в памяти: я лежу в постели, кто-то из девочек устраивается на соседней раскладушке. Я протягиваю руку так, чтобы было удобно водить пальцами по внутренней стороне. Правда, я тоже в благодарность своей «массажистке» и ей доставляла такое же удовольствие. Это напоминало картинку из восточной сказки, где султану щекочут пятки или опахалом «вентилируют» мозги. Просто мне нравилось легкое прикосновение, оно действительно расслабляло.
В обязанность добровольцев входило также рассказывать сказки перед сном. А поскольку в санатории меня настигла любовь к мальчику из соседней группы, то мне еще и докладывали о каждом подсмотренном шаге из жизни этого мальчика.
Мой сволочизм кончился, когда в санаторий прибыла новая группа детей, и среди них оказалась девочка с более сильным характером. Мои коварные рабы перебежали в другой лагерь, и хорошо, что до моей выписки оставалось мало времени. Не знаю, как бы я пережила это крушение своего трона.Наверное, я плакала от одиночества, не помню.
Я вообще плохо запоминаю все дурное из детского периода…
Свободное копирование
