Четверг, 14 сентября. Говорили о намерении Паши уехать, пока тот ходил взад и вперед и пересматривал ружья, так как он «охотник перед Господом», как Нимврод. Отец просил его остаться, но раз этот упрямый человек сказал «нет!», то не изменит слова ни за что на свете.
За его молодость и мечтательность я прозвала его «зеленым человеком». Скажу без обиняков, так как уверена в этом: «зеленый человек» считает меня лучшим существом в мире. Я сказала ему, чтобы он остался.
– Не просите меня остаться, умоляю вас, потому что не могу вас послушаться.
Мои просьбы были напрасны, но мне приятно было бы удержать его, особенно потому что я знала, что это невозможно.
На станции мы встретились с тетей Лелей, его матерью, и с дядей Николаем, которые пришли проводить меня.
Толпа была огромная, по случаю отъезда пятидесяти семи волонтеров в Сербию. Я бегала по станции с Полем, с Мишелем, с тетей, с Пашей, с каждым поочередно.
– Право, Паша не любезен,- сказала тетя Леля, услыхав, в чем дело.
Тогда, стараясь не смеяться, я подошла к Паше и прочла ему внушение сухим и оскорбленным тоном, но так как у него были слезы на глазах, а я боялась рассмеяться, то я ушла, чтобы не нарушить смехом произведенного впечатления.
Трудно было двигаться, и мы едва добрались до нашего отделения.
Мне приятно было видеть толпу после деревни, и я подошла к окну. Давка, крик… но вдруг меня поразили молодые мужские голоса, которые лучше и чище женских. Они пели церковную песнь, и могло показаться, что это хор ангелов. Это были архиерейские певчие, певшие на молебне за волонтеров.
Все обнажили головы, и у меня захватило дыхание от этих звучных голосов и этой божественной гармонии. Когда молебен кончился, я увидела, как все машут шляпами, платками, руками, и с блестящими от одушевления глазами, тяжело дыша, я могла только прокричать «ура», как кричали другие, и плакать, и смеяться.
Крики продолжались несколько минут и замолкли только тогда, когда тот же хор запел «Боже, царя храни».
Но молитва за Государя показалась бессодержательной после молитвы за тех, которые шли умирать и спасать своих братьев.
И Государь оставляет в покое турок! Боже!
Поезд тронулся среди неистовых «ура»!
Я обернулась и увидела Мишеля, который смеялся, и папа, который кричал: «Дурак». Это вместо того, чтобы кричать «Ура!»
– Папа, Мишель! Да как же можно! Кричите же! Из чего вы созданы. Господи!
– Вы не прощаетесь со мною?- спросил Паша, не переменивший своего решения и весь красный. Поезд уже тронулся.
– До свидания, Паша,- сказала я, протягивая ему руку, которую он схватил и молча поцеловал.
Мишель играет роль ревнивого и влюбленного. Я наблюдаю за ним, когда он слишком долго на меня смотрит, потом бросает шляпу и ходит взбешенный. Я наблюдаю за ним и смеюсь.
Вот я снова в Полтаве, в этом гадком городе. Харьков более знаком мне: я провела там целый год перед отъездом в Вену. Я помню еще все улицы, все магазины, и сегодня на станции узнала даже доктора, который лечил бабушку. Я подошла к нему и говорила с ним.
Он был удивлен, увидев меня взрослою, хотя дядя Николай уже обращался ко мне при нем.
Мне хочется вернуться туда. «Ты знаешь край, где лимонные рощи цветут». Не в Ниццу, а в Италию.
Свободное копирование
