В путь
А пока -- мы запрягли лошадь в телегу, погрузили котел, матрасы и другой скарб, лошадь Милка тронулась под крики "ура", "прощайте", "привезите живого медведя". Мы им что-то тоже кричали: "Пишите нам в лес". Лето началось. Выбрали красивое место -- опушка леса, берег Москвы-реки. Стоял теплый солнечный день, у нас с собой только две палатки, остальные должны были подвезти к вечеру, но почему-то не привезли. В одну палатку сложили продовольствие, другую предоставили девочкам. Ребята расстелили матрасы прямо на траве. А ночью разразилась настоящая гроза. Мы повскакивали с мест, забились в одну палатку, как сельди в бочку. Стоя, сидя, свернувшись клубочком, мы кое-как дождались утра, но многие и в таком положении умудрились подремать. Утром взошло солнце, трава высохла, но матрасы не просыхали, они были так пропитаны влагой, что потребовалось несколько дней, пока они приняли прежний вид. Правда, это никого не волновало, ребята все равно спали на них, накидав сверху траву, а в ответ на наше беспокойство смеялись: "Подумаешь, влажный матрас. Мы и не такое видели!" Они и вправду не такое видели и были почти все хорошо закалены. Действительно, кому-кому, а им было не привыкать к непогоде, до детдома они хлебнули бездомья в полной мере, дождь и холод не щадили их -- они вспоминали свои асфальтовые котлы (обычной для тех лет была картина, когда бездомные дети ночуют зимой в котле, где днем варили асфальт, и потом всю ночь этот умный котел долго хранил тепло, медленно остывая только под утро).
Но дождь не щадил асфальтовые котлы, и тогда им приходилось искать другое пристанище. Чумазые рожицы, перепачканные гудроном, выглядывающие из асфальтовых котлов, были символом беспризорщины тех лет, даже каким-то художественным образом, символом этого трагического детского бедствия.
Наш лагерь
Через пару дней нам подвезли еще несколько палат и "скатерть" -- длинное холщовое полотнище. Мы стелили его полукругом на траве, раскладывали сверху ложки, миски и располагались -- кто лежа, кто сидя, в общем -кому как удавалось примоститься. У меня были трудности в общении со старшими детьми. Если малыши, мои "красные дьяволята" (как я называла их иногда, что им очень нравилось), за прошедший год полюбили меня, то старшие до сих пор обходили стороной. И хотя многое за этот год сблизило нас и никто уже вслух не награждал меня презрительно кличкой "баба" ( и похлеще), но в душе они продолжали неумолимо считать меня, как и всех женщин, существом низшего сорта, которое нельзя принимать всерьез и с которым не надо считаться. Эта тихая и даже естественная для них обструкция ранила меня. Она выражалась в том, что они никогда не принимали во внимание мои слова, рассказывали что-то, обращаясь только друг к другу или к Андрею, а если смеялись, то замолкали, когда я подходила.
Мы подружились. Я не винила их -- это все были рецидивы их прошлой судьбы, взрослые сомнительные дружки-приятели постарались привить им свое циничное, животное отношение к женщине. Но мне-то как преодолеть это? Я понимала, что, если стану им товарищем, если мне удастся это, значит, изменится что-то в их душе не только в отношении ко мне, но и вообще ко всем презираемым ими ранее "бабам". Открытие во мне человека (вместо презираемого существа) стало бы для них еще одним жизненным открытием, а для всех нас, старших,-- еще одной маленькой педагогической победой. Наши победы так и складывались -- по кирпичикам, постепенно. Иначе нам было бы не сладить -- за плечами-то у наших детей стояло столько всего плохого, тяжкого, даже трагического, что выводить их из прошлых привычек удавалось только постепенно, осторожно. Хотя были и в нашей детдомовской жизни свои примеры, какие-то наши совместные трудности и препятствия, которые делали для них яснее их прошлое и настоящее. Например, тот случай с Рудиком: как ни был он драматичен, однако многие ребята именно после этого происшествия начали верить, что есть какие-то другие законы в жизни, а не только непререкаемое право сильного, что справедливость возможна, зло наказуемо, а не безнаказанно, как привыкли они считать и подчиняться ему.
Мне помогает спорт
На другой день подвезли нам еще одну палатку, и проблема непогоды была решена. А в ясные дни мы предпочитали ночевать под открытым небом. Никакого горна и тем более часов (по тем временам немыслимая роскошь) у нас не было. Мы просыпались с деревенскими петухами, а спать ложились, когда стемнеет. С первых же дней нашей летней вольницы решили, что будем заниматься физкультурой. Спортивных снарядов, конечно, не было, но мы бегали наперегонки, прыгали, играли в мой любимый волейбол (вот где я обрела авторитет, они-то играть по правилам не умели, а игра нравилась, надо было ее освоить. И тут без моей помощи они обойтись не могли!. Все они были ловкие, крепкие, выносливые, все у них получалось, правда, не сразу. И в футбол мы играли (я, конечно, вместе с ними). Однажды мальчики лодку откуда-то пригнали, поклялись, что не украли. Я поверила, потому что первым моим побуждением всегда было поверить им, но врать при этом, как позже выяснилось, они умели мастерски и артистично (в прежней жизни, чтобы выжить, им часто приходилось и лгать и изворачиваться, а такие привычки не вдруг исчезают). Но я поверила им еще и потому, что лодка эта была совсем в плачевном состоянии, скорее всего, и вправду заброшенная. Ребята ее починили, залатали дыры. Весла сохранились неплохо. Но никто из них не умел грести.
А я умела и стала учить их, испытывая тайную гордость и чувство взрослого превосходства. Они проникались ко мне большим доверием, и я постепенно стала чувствовать, что их презрительно-снисходительное "баба" стало уступать место какому-то другому отношению. А тут еще вышку решили сделать, трамплин самодельный, чтобы учиться прыжкам в воду. Кто первым пойдет? Всем боязно. Я говорю: "Андрей, пойду-ка я, может быть, завоюю у них авторитет" (мой успех с греблей казался мне недостаточным). Ну, и прыгнула. К счастью, не разбилась... дно-то не сообразили промерить, когда строили трамплин. Разбиться мне ничего не стоило; однако, к счастью, обошлось. И когда я бросилась с вышки, нырнула, продержалась под водой как можно дольше (с детства была обучена братом), а потом вынырнула и поплыла саженками, мне вслед донеслось ребячье "ура-а!".
Я стала учить их прыгать с вышки, грести, плавать и во всем этом у меня теперь был непререкаемый авторитет.
