НА СНИМКЕ: освобождённая в связи с половинным уменьшением десятилетнего лагерного срока мама в 1955 году приехала на свидание к всё ещё томившемуся в неволе мужуу. Это их последний совместный снимок в Воркуте примерно за полгода до апреля 1956 года, когда оба были реабилитированы и восстановлены в партии без отметки о 20-летнем перерыве партийного стажа. Папе по возвращении из лагеря оставалось жить полтора года (он умер в 55-летнем возрасте), мама прожила до 62-х и скончалась в 1964 году.
Летом 23-го года в комсомольском доме отдыха под Житомиром, в местечке Коростышеве, отец познакомился с нашей мамой. Есть чудный снимок: лесная поляна, на траве сидит небольшая группа молодёжи. Юная девушка со взглядом задумчивым и ласковым, с короткой стрижкой гладко причёсанных и, вероятно, заколотых шпилькой волос оперлась о плечо русого парня, а с противоположного края этой живописной группы глядит на нас очень серьёзно и даже чуточку угрюмо чубатый кудрявый юноша в белой косоворотке – этакий еврейский Гришка Мелехов. Мне всегда казалось, что отец в тот день ревновал маму к этому русоволосому, что сидел возле неё. – а, может, так оно и было.
Таких снимков у нас было два: один принадлежал отцу, другой – матери. Прощаясь, друзья оставили на обороте друг для друга памятные надписи. Обменялись посланиями и папа с мамой. На мамином экземпляре - посвящённый ей акростих отца. Её звали Блюма («цветок» на еврейском-идиш языке), а по домашнему и для близких друзей она была «Бума». В акростихе же зашифрована кличка, которую, как видно, дал ей отец:
Б уйные пляски под треньки гармоньки,
У зкая речка – как лезвая сталь…
М ы своим «Звоном вечерним» стозвонко
Б умкали в Осень и Даль.
О сень-чахотка кралася лисицею,
Ч ахлым румянцем горела кругом.
К расными звонами, яркими птицами
А ло звенело: «Бум!» и «Бом!»
Довольно полный набор средств из арсенала модернистской поэзии: неологизмы (лезвая, бумкали, стозвонко), туманно-романтирческое написание рядовых слов с прописной буквы, перенасыщенность образами (осень – сразу и «чахотка, и «лисица») и такие новости морфологии и звукописи, как «треньки гармонь-ки»…Вкуса, по строгому счёту, маловато, но какой же чистой и обаятельной молодостью веет от этих стихов! Можно по ним легко представить досуги юной компании: танцы под гармонь, дружеское вдохновенное пение, столь ядовито высмеянное в экранизации булгаковского «Собачьего сердца»… Но в данном случае репертуар был далёк от жестокой пародии композитора Дашкевича и поэта Юлия Кима «Суровые будни настали…» - молодёжь в Коростышеве, не зацикливаясь на идеологии, пела «Вечерний звон», который в России считают русской народной песней, а в Англии – английской…Но который и там, и здесь навевает так много волнующих дум! Прибавим к этому волшебную природу украинского Полесья, тихие вечера, такие тёмные и долгие в канун наступающей осени… Так начинался комсомольский роман наших родителей.
Надпись на обороте папиного экземпляра снимка (они ещё не знали, что будут вместе):
«Нежному Доде
на память о лесе и речке, белом песочке
и комсомольском раздолье в дни отдыха.
Бума»
По-моему, в этой прозе никак не меньше поэзии, чем в стихах революционера-артёмовца.
Вот так они полюбили друг друга, и вскоре мама приехала к себе на родину, в Житомир, вместе с мужем. На снимке не видно, а по рассказам знаю: всё лицо его было в возрастных прыщах. И бабушка наша будущая, Сара, с присущей ей меткостью слова наделила его (разумеется, заочно) прозвищем «Дер Прищеватер».
Свободное копирование
