Интермеццо-7. Пумпа-ква - 1

НА СНИМКЕ: единственная моя фотокарточка, отснятая в Златоусте. Январь 1944 года, незадолго до возвращения в Харьков. Я на ней - ученик 5-го класса.

    

           *    *    * 
Интермеццо – слово итальянское, в переводе означает – «перерыв». Если перевести буквально. А вообще-то интермеццо - это «небольшая музыкальная пьеса, исполняемая между актами трагедии». Так сказать, отдых. Перерыв. Передых.
 
Итак, господа, отвлечёмся, отдохнём, снимем напряжение…

*   *   *   

Константин Симонов опубликовал в своей переписке письмо некоему читателю, который, как утверждает писатель, неправильно истолковал один из образов романа «Живые и мёртвые» - образ фотокорреспондента  Мишки Вайнштейна.

Читатель-еврей (далее цитирую Симонова) «…увидел обиду для еврейского народа в том, как… в романе выведен Мишка Вайнштейн»  (К. Симонов, «Сегодня и вчера». Изд-во «Советский писатель», М.., 1976, с. 550). Автор романа обвиняет своего читателя в «болезненной чувствительности, окрашенной  националистическим душком», в «подчёркнутом и исключительном интересе к людям прежде всего своей национальности».(Там же).  
Поскольку  письмо и аргументация читателя не приводятся, мы и не будем гадать, прав Симонов или не прав в своих обвинениях. Более того, предлагаю допустить, что он вполне прав. Действительно, многим евреям весьма свойственно это болезненное  чувство национальности, эта обидчивость и мнительность, столь неприятные окружающим и – смею заверить – нам самим. 

Но вот вопрос: откуда оно – это чувство?  «В крови» оно у нас. что ли? Или порождено «еврейским национализмом» (конечно же, буржуазным)?  А он-то чем порождён?

В опубликованном по соседству другом своём письма (там же, сс. 610 – 611) читателю – тоже еврею: тому же или другому – неясно,- Симонов упоминает, что для Карла Маркса или Якова Свердлова их еврейство было обстоятельством второстепенным (Добавлю от себя: то же декларировал и Троцкий!- Ф.Р.). Главным для них была принадлежность к революционерам. Изрядно сказано. И с этим спорить не будем: в жизни обоих революционеров еврейство, действительно, оказалось фактом пустяковым, никак не помешавшим им реализовать свои потенции и амбиции: одному – стать во главе Интернационала, другому – во главе ВЦИКа. Очень хотелось бы спросить Симонова: а сейчас (1977 г.), в стране развитого антисемитизма, явилось бы их еврейство обстоятельством столь же пустяковым и второстепенным?  Поставили бы нынешние кадровики какого-нибудь «Карла-Янкеля»  (пользуюсь весьма кстати названием известного рассказа Исаака Бабеля) – поставили бы его не то что во главе Интернационала, но даже хотя бы инструктором обкома, горкома… райкома, наконец?!

Но поскольку покойникам вопросы задавать бесполезно, то и уймёмся. Отметим, что Симонов,  вообще-то решительно выступавший против антисемитизма как шовинистической идеологии, никак не мог понять, почему у читателя вызвала удивление фраза о том, что герой романа комиссар Бережной «между прочим, по документам еврей»  (там же).
Удивительные люди – эти писатели. Считается, что они как никто наделены даром сопереживания. И действительно, будучи мужчинами, способны (как Лев Толстой) описать, что чувствует женщина во время бала, когда мужчины смотрят на её обнажённые плечи. Или даже  что она ощущает в момент родов. И тот же Симонов пронзительно-волнующе описывает чувства женщины при разлуке и встрече с любимым. 

Но, оказывается, даже высокоталантливому писателю легче почувствовать себя женщиной, чем… евреем!

Согласитесь, однако, что автор «Русского вопроса»  и «Русских людей», а также великолепного стихотворения о том, как умирают русские – «по-русски рубаху рванув на груди», - вряд ли  отнёсся бы равнодушно к тому, что кто-то сказал бы о нём:

- Симонов? Он, между прочим, русский…

Быть «между прочим русским» - нельзя никак, русскость – во всей поэзии, драматургии, во всём творчестве Симонова – да и не его одного. Она подчёркивается как предмет особой гордости: «Я – русский человек, сын своего народа, / Я с гордостью смотрю на Родину свою» (Виктор Гусев). Но вот быть «между прочим, евреем»  не только очень даже можно, но и непременно нужно. Еврейство неприлично выпячивать – его надо стушёвывать. 

Впрочем, русской стороной своей натуры я такую странную логику понимаю. И принимаю. Так соблазнительно считать именно ассимилированность свою, свою растворённость в русской культуре и в русском менталитете чертой главной, а еврейскую часть своей натуры – второстепенной. К этому я бессознательно и стремился всю жизнь, только мне этого достичь никак не удавалось, - а точнее, не давали. 

Поэтому остаётся «с болезненной тщательностью» (выражение К, Симонова) исследовать причины этого препротивного, но – увы! – неизбежного комплекса, который писатель так удачно назвал «болезненной чувствительностью».  Итак, отчего же болит у нас наше еврейство?