Наш двухэтажный дом стоял в ряду таких же на Генераторной улице, застроенной, как и другие улицы посёлка, лишь с одной стороны: другая заканчивалась уступом – склоном к следующей улице. Дома, таким образом, были выстроены террасами, а в самом низу, в котловане, со всех сторон окружённом горами, располагался металлургический завод, издавна выплавлявший известную во всём мире златоустовскую высококачественную сталь.
Единственная доменная печь давно стояла мёртвая, холодная, а сырьём для завода служил только металлический лом. Груды его ежедневно прибывали с фрон-та: разбитые, искалеченные, обгорелые танки, орудия и ещё Бог знает что – вовсе неузнаваемое: вражеское и наше… А ещё, конечно. металл в чушках с других заводов.
Вся жизнь завода шла буквально у нас на глазах: перед нашим окном разворачивалась гигантская панорама производства, сновали по путям и гудели день и ночь маневровые паровозы, негромко переговариваясь, иногда издавая одну и ту же «мелодию», в которой я значительно позже, став в армии радиотелеграфистом, расшифровал четырёхзначную цифровую группу «7220»; по вечерам небо озарялось отблесками плавок.
Сюда, в посёлок метзавода, была .эвакуирована основная часть харьковской Гипростали, металлурги Донбасса; «вторым эшелоном» уже в 1942 году прибыли беженцы из Сталинграда, пережившие апокалипсические бомбёжки, когда немецкие самолёты не покидали неба над городом в течение целого дня, и бомбы беспрерывно сыпались на пылающие кварталы…
Кроме того, из среднеазиатских республик прислали трудармейцев – узбеков и таджиков. Они прибыли зимой на Урал в чём были: в тюбетейках, халатах и белых холщовых штанах (едва ли не в кальсонах). Чьё-то страшное головотяпство, преступное равнодушие или равнодушное преступление были причиной невероятных и бессмысленных лишений этих людей, очутившихся здесь без языка, без средств, без тёплой одежды - в суровом, гибельном для них краю, в чуждой, иногда враждебной им среде. Те, кто всё-таки пережил эти бедствия, возможно, и сейчас связывают их со злой волей «старшего брата» - русского народа, и не удивляйтесь потом, товарищи русские, если они и их дети в один прекрасный день отнесутся к вам и ко всему «Союзу нерушимому» без малейшего почтения .
…Строем шли они по утрам на работу, негромко переговариваясь, надсадно кашляя; кто-то мочился на ходу прямо из строя, не стесняясь прохожих. Вообще, они больше напоминали толпу заключённых, нежели «армию». Поначалу были у них с собой какие-то запасы нехитрой среднеазиатской снеди: сушёный урюк, например, которым они приторговывали. Местные мальчишки, имея опыт общения с татарами и башкирами, быстро смекнули, что могут применить свои познания для контактов с узбеками, таджиками, туркменами. Бывало, идём из школы, а навстречу – азиат-трудармеец. Какой-нибудь златоустовский оголец кричит ему нахально:
- Бабай! Урюк бар? (То есть: «Эй, дед! Есть у тебя сушёный абрикос?»)
И «бабай», которому, несмотря на бородёнку, лет, может, не более тридцати, отвечает, «бар» у него урюк или «йок». На этом запас тюркских слов у огольца обычно бывал исчерпан – разве что он пускал в ход какую-нибудь непристойность, - например, спрашивал у «бабая», «бар» ли у него «кутак» Чтобы читателю были понятны эти слова, поясню, что «кутак» есть у любого «бабая»…
В свободное время бабаи слонялись по посёлку, как неприкаянные. Местные жители относились к ним неприветливо. Сказалось ли тут не лучшее свойство души человеческой – ксенофобия, или сработали специально-златоустовские «гены», а может, традиции? Ведь многие здесь были потомками так называемых «кузюков» - каторжников, которых клеймили в давние времена тремя буквами на лбу: «КУЗ», то есть Казённые Уральские Заводы. То была, наверное, одна из первых русских аббревиатур, предвосхитившая целую россыпь диких сокращений советского времени. Каторжные нравы могли наложить свой отпечаток на целые поколения и тех, кто был клеймён, и тех, кто их клеймил и охранял, и уж, конечно, на потомков и тех, и других. Только в этом я вижу если не оправдание, то объяснение, той бессмысленной жестокости, которая проявлялась к бабаям (и, как после увидим, не только к ним…) Одним словом, «жестокость – бар, милосердие – йок», - такова была нравственная, а точнее – безнравственная, формула общественного отношения к среднеазиатским трудармейцам.
Борька Медный был, как уже сказано, беззлобный паренёк, но и он совершил однажды непостижимо жестокий поступок. У Поносовых была в доме «воздушка» - пневматическое ружьё. Мы с Борькой сами штамповали для него крошечные свинцовые пульки при помощи специального приспособления. Одно время оба увлеклись стрельбой из воздушки. Как-то раз он случайно выпустил из клетки синицу. Она полетела по квартире и в нашей комнате села на хозяйские настенные часы. Борька протянул мне воздушку, я, прицелившись вовсе не всерьёз, выстрелил и… убил птичку, о чём жалею до сих пор.
Однажды. спустившись в уборную, которая находилась во дворе, Борька заметил, что позади этого нужного сооружения, в огороде, который был выше по склону горы, какой-то бабай присел по своей надобности, выставив зад навстречу Борису. Соблазн слишком был велик – наш юный шкода пулей взлетел наверх, схватил воздушку – и опять засел в туалете, тщательно целясь сквозь отверстие в досках. Оснований для мести не было: с огорода всё убрано ещё осенью. От жилья довольно далеко – пусть бы себе человек облегчился… Но можно ли стерпеть, когда чужак расселся в твоём огороде, как в собственном?! И Борька выстрелил по этой донельзя исхудавшей мишени. Бедный бабай поднял крик, в котором различалось одно русское слово: «Началник! Началник!»
Признаюсь откровенно: хоть я и не «кузюк», но слушать Борькин рассказ мне было весело, и я куда меньше жалел подстреленного Борькой бабая, чем убитую мною птичку… Это стыдно, но это так.
Уже когда весной 1944 года мы погрузились в эшелон, чтобы возвратиться на Украину, ко мне на Златоустовской товарной станции, от которой эшелон ещё не успел отойти, подошёл молодой бабай (то есть, скорее – малай, - парень) и на ломаном русском стал с завистью расспрашивать, куда мы едем. Рассказал, что его родина – «Эсталинабод» (то есть, столица Таджикистана – теперь Душанбе). Мечтательно прикрыв глаза и для убедительности прищёлкивая языком, пытался описать красоты своего края. Позади была страшная зима, может, он перенёс их даже две вдали от дома – и теперь, кажется, надеялся, что тоже вернётся. Но – когда?! Вот что не давало ему покоя.
Бабаев использовали на самой чёрной, самой тяжёлой и неквалифицированной работе. Трудармию некогда изобрёл Троцкий. Сталин разгромил троцкизм, изгнал, а потом и (руками наймита) убил своего знаменитого соперника, а вот дьявольское изобретение Льва Давидовича использовал на полную катушку. Но сколько ни приходилось мне читать о войне, - о трудармии не встречал ни слова! А ведь без неё не было бы и победы. Бабаи выстелили к ней путь своими телами. – безответные, безъязыкие, комичные в глазах местного русского населения узбеки, таджики, туркмены…Трудармия была предтечей современных стройбатов, где, кстати, контингент зачастую такой же…
Свободное копирование
