Осень. Глушки. Отъезд - 1

НА СНИМКЕ (из Интернета): у станции Свеча (современный снимок).

                *    *    *
Перед переездом в Глушки мама успела помочь Эте вспахать под  зябь наш содомский огородный участок.  Но ручками плуга растёрла себе руки, и на одной из них, на правой ладони,  образовался   внутренний нарыв, очень болезненный. 

В Глушках, в сельсовете, мы разместились так: на ночь мама и я легли в каморке, а все остальные – в просторном чулане. В каморке было теплее, но именно здесь таились целые полчища клопов – столько сразу мне ни раньше, ни в  последующие годы  видеть не приходилось. Всю ночь мы промучились –  голодные клопы, как стаи волков, набросились на нас. Пришлось снять с керосиновой лампы стекло и, обирая с постели,  бросать  их прямо в раскалённую горелку. Мы буквально ни на минуту не сомкнули глаз. Не помню, какие меры были приняты, но такое больше не повторялось. 

Чулан не отапливался, и вскоре спать в нём стало уже невозможно. Тогда в крохотной комнатёнке поместилась вся семья – напомню, что нас было СЕМЕРО, а площадь каморки – не больше пяти квадратных метров, если считать только площадь пола. Но там ведь была и лежанка печи, топившейся с нашей стороны, но обогревавшей и служебную комнату сельсовета, и  маленькие полати под самым потолком…Как-то все разместились: четыре женщины, девочка и два мальчика.

В первый же день новоселья большое удовольствие мне доставил сбор остатков урожая с огуречных грядок. При сельсовете был чей-то огород, уже полностью убранный, но в огуречнике ещё оставалась молодая завязь. Председатель сельсовета милостиво предложил нам  собрать её, и мы с Зорей это сделали  с готовностью, получилось около ведра крошечных огурчиков, Этя их засолила, и уже через несколько дней  мы все хрустели аппетитными малосольными огурчиками. Ещё запомнилась зелёная курчавая муравушка, которой буквально выстелена была наша глухая, тупиковая улочка. По ней и ездили-то редко, - может, оттого село и называлось Глушки?..

Живя там, я не учился (но, может быть, потому, что   тогда учебный год начинался в октябре?)  и занят был различными хозяйственными заботами. Ходил, например, в магазин за хлебом и, стоя в очереди, мечтал, как убегу на фронт. Убегать я не собирался, но мечтать было сладко. В силу такой сосредоточенности на  своём заветном -  совершенно отвлекался от реальности, и какая-то женщина , стоявшая позади, с интересом спросила меня однажды:

-  Мальчик, отчего ты такой  задуманный?

Иногда ходил к Гите на мыловарню. Гита в качестве инженера-химика  Свечинского райпромкомбината варила мыло для беженцев  всего района. Её вызвал какой-то руководитель и спросил: 

- Можете ли вы организовать производство мыла  для  эвакуированных?  

-Могу,- ответила  Гита – выпускница   Московского Химико-технологического  института имени Менделеева. – Мыло – это соль жирных кислот. Жирные кислоты есть в животных организмах, но чтобы из них сделать мыло, нужна каустическая сода. 

- Каустик найдём, - ответил начальник. – с жирами похуже, но выкрутимся. Как вы относитесь к дохлым лошадям?

К живым Гита относилась лучше, но из живых мыла не сваришь… Так  она  начала варить мыло из павших    кляч  Свечинского района. Дохлыми они становились ещё задолго до своей кончины: на конское кладбище свозили  старых одров, околевших от  маразма. Сала в них не было  уже до войны. Гита доложила начальству: мыло – соль жирной кислоты. А без жира не быть и соли…  Хорошее мыло из этого сырья не выйдет…Но он замахал на неё руками:  

- Делайте, как получится!  

Получалось – что-то непонятное: крайне тягучая, крайне вонючая, чёрная  вязкая  масса. Но даже за нею выстраивалась очередь. А тут ещё Гита догадалась – или кто-то её научил – добавлять в эту дрянь некоторое количество канифоли. Это отшибало вонь, но варево получалось твёрдым,  как стекло – куски приходилось откалывать зубилом. Словом, мыло вышло на славу, и у него был лишь один недостаток: оно… не мылило.  

Салотопка, или мыловарня, находилась возле конского погоста. Здесь работал сторожем  Николай, бывший заключённый, на вид страшный, а в жизни смирный. К нему-то и поступала дохлятина – он её свежевал, разделывал, закладывал в котёл, ненужное закапывал  в могильники.  У котла они  орудовали вдвоём. Вонь стояла страшная от дохлого мяса, но вскоре обнаружились и некоторые выгоды Гитиного нового поприща. 

Однажды к ним принесли тушу поросёнка. Хозяева объяснили, что он не околел от какой-нибудь болезни, а пал благородной смертью: напоролся животом на тын.  Хозяин повёз раненого к ветеринару. Но по дороге поросёнок испустил дух. Теперь ветеринар из пере-страховки велел сдать его на мыло и привезти от мыловаров справку. Хозяин уговаривал Гиту  выдать  ему фиктивную справку, а кабанчика поделить пополам.

- Просто жаль, понимашь! – сетовал колхозник  чуть не плача. – Хошь и всё, понимашь, себе заберите, а на мыло грех переводить:  свинина чистая!

- Бери, Обрамомна, - подмигнул Николай, - раз-делим!

Так Гита принесла  домой взятку - четверть  поро-сячьей тушки. В другой раз волк задрал лошадь, и Гита опять не устояла – принесла домой конину. Мы впервые ели конское мясо, и мама его поругивала. Но Гиту от предрассудков начисто избавила блокадная Ленин-градская зима.  Она вновь притащила конину, а маме сказала, что это телятина. Мама, с аппетитом съев обед,  сказала:

- Вот теперь совсем  другое  дело!  Всё-таки одно дело – конина, а другое – телялина!

  И была очень смущена, когда Гита не без неко-торого злорадства сообщила, что мясо, всё-таки, опять было  конское!

После нашего отъезда для маминых сестёр наступили и вправду чёрные дни. Поросята перестали натыкаться на тын, а жеребята и кони – на волков. Голод ещё не наступил, но «проголодь» обозначилась.  И Гита отправилась со своим каустиком по деревням – ведь мыло нужно было не только эвакуированным, а у местных жителей могло найтись (и находилось) некоторое количество животных жиров. Это уже не была дохлятина, и мыло получалось сносное. 

В одной деревне хозяйка избы, где Гита остановилась на ночлег, спросила, умеет ли гостья гадать. Перед этим она сама о себе много рассказала, и Гите было легко предсказывать этой женщине её «судьбу». Посулив ей много счастья и пригрозив возможным несчастьем, Гита тут же приобрела репутацию настоящей гадалки, и к ней  потянулись другие местные женщины, неся под полой натуроплату: хлеб, крупу, мясо.  Но она не стала этим промышлять, а устроилась воспитательницей в школьный интернат, где жили дети, эвакуированные из Ленинграда. Она взяла с собой Зорю, чтобы Эте легче было перебиваться с хлеба на квас.

Но всё это произошло уже после нашего с мамой отъезда.