НА СНИМКЕ: русская изба. Примерно так выглядел фасад дома Матрёны Яковлевны Шашмуриной, в котором наши две родственные семьи Рахлиных и Разумбаевых, включая старшую и младшую сестёр Маргулис,Этю и Буму, прожили почти весь год с ноября 1941 по сентябрь 1942 и куда летом 1942 прибыла из блокадного Ленинграда третья, средняя сестра - Гита.
Фото из Интернета
* * *
Воздух стал сырым и тревожным, снег потемнел и осел, побежали ручьи. Дорога, укатанная санями и унавоженная за целую зиму до цвета дубовой коры, держалась долго, но весна и её доконала: ездить по ней стало нельзя, ходить – тоже: ноги проваливались в грязную серую кашу. Из школы домой приходилось пробираться в обход, по полю, с которого снег уже сошёл. Вот он уже весь стаял с полей, а дорога, темнокоричневая от навоза, возвышалась, как насыпь, над чёрной осенней вспашкой – одинокая, оставленная путниками, словно никому не нужная, и, постепенно оседая, сравнялась с землёй. И тут двинул ледоход.
Я не видел, как это случилось, но однажды, придя к мосту, непомерно, на первый взгляд, длинному для той узенькой речушки, которая делила пополам расстояние между Содомом и Юмой, застал на нём толпу зевак. Что речушка маленькая, станет ясно, впрочем, лишь летом, а сейчас это была стремнина, поднырнувшая под брюхо моста, по ней проносились отдельные льдины – по полтора-два метра в поперечнике и, наскочив на опору моста, глухо бухали об неё. Мост содрогался, толпа взволнованно ахала, льдина неохотно поворачивалась сама вокруг себя, краем задевая опору, и вдруг устремлялась под мост – и дальше. Такие деревянные мосты иной раз сносит с деревянных же опор половодьем, но в тот год, и тот мост, этого избежал.
Вскоре, однако, настал день, когда вода разлилась так широко и раздольно, что мне вспомнилась Волга. Не могу сейчас сказать, были ли то каникулы, или мы просто не ходили в школу, но сообщение между Юмой и Содомом на несколько дней прервалось.
Но вот половодье схлынуло, солнце быстро высушило пригорки, горячо и дружно полезла в рост всякая зелень в лесах и на лугах…
Мне впервые открылась прелесть полевого и лесного хвоща, по-здешнему – пестовника. Словно небольшие ёлочки, затопорщится он летом, а пока что стволик у него нежно-розовый, мясистый, полупрозрачный и – говорили местные ребятишки – сладкий на вкус. Они ели,. а я не решался.
*
Перед весной у нас в доме случилось два события.
Во-первых, рухнула кровля, накрывавшая двор. Как видно, подгнили слеги, а солома или дранка (уж не помню, из чего была сделана эта крыша) намокла, отяжелела от снега. И в один миг (а двор был просторный – в нём свободно могли бы разъехаться два грузовика) – крыша оказалась на земле.
Услышав треск, шум и грохот, я бросился к сеням: испугался за нашу бабушку. Она только что перед этим вышла из избы во двор. Но ей повезло: как раз в этот момент она зашла в сарай и благодаря этому уцелела. Кое-как пробравшись домой через свежий завал, бабушка, по своему обыкновению, пускала искры из глаз и шипела-бормотала своё любимое проклятие:
- Тшорртт такая!!!
( «Тшорт» - означало: «чёрт», «такая» означало: «такой». В данном конкретном случае перевести это выражение следует примерно так: «Экая чертовка!». Бабушка всю жизнь плохо разбиралась в категории рода. Но в данном случае чёрта она согласовывала в роде, числе и падеже с Матрёной).
Бабушке Саре, Бог даст, будет посвящён мой отдельный рассказ, но сейчас упомяну, что в её характере (вообще-то, добрейшем) была неудобная черта: ей было необходимо (для чего? - Может быть, для компенсации горемычных потерь своей жизни?) непременно кого-то ненавидеть.- иногда без малейших оснований! В Содоме она возненавидела Матрёну и приписывала ей всякие козни и диверсии. Сейчас вот приписала вину в крушении кровли, словно сама Матрёна не была тут пострадавшим лицом.
Скорее всего, крытый двор держался со времён прежнего хозяина, а новый – «Петькя-волочушкя» - хозяйством не занимался вовсе. Навес разобрали – восстанавливать его было некому.
Свободное копирование
