С утра возобновили путь, но ехали почему-то медленно – скорее всего, из-за несовершенств нашей газогенераторной техники. Водитель то и дело останавливал свой драндулет, чтобы то подтянуть болт, то «задать корму» своему газогенератору, и лишь часам к трём мы добрались до окрестностей Юмы, оказавшейся ближе Свечи. Но тут машина сломалась капитально.
Дорога шла вдоль железнодорожной линии Котельнич – Свеча в каких-нибудь ста метрах от неё. Навстречу нам ехал обоз колхозных саней, в них – старики в тулупах.
- Далеко ли до Юмы? - крикнула мама.
-Три километра! – отвечали мужики.
Всего три километра до цели… Позади – тысячи километров: по рельсам, по воде, по грязи и снегу, на лошадях и на быках, в пароходе и на газогенераторной машине… И вот теперь эти последние три километра предстояло проделать пешком.
Марленка осталась в кабине газика, а меня мама потащила с собой. Минут через сорок вошли мы в большое село – именно село, а не деревню, так как в тех местах деревней зовётся населённый пункт без церкви, а в Юме она когда-то была. Теперь сохранились только её останки, лишённые колокольни. (Ну, что за страсть такая владела провинциальными богоборцами: сносить именно звонницы? Может быть, не переносили эти плюгавые души, чтобы хоть что-то выделялось над общим ранжиром?!) В том, что осталось от сельской церквушки Юмы, теперь помещалась колхозная кузня… Впрочем, мы об этом узнали, конечно, позднее…
Мама стала расспрашивать прохожих о своей сестре – нам указали дом, где она жила. Этю, мамину младшую сестру, здесь знали по имени.
Но когда мы в этот дом вошли, то оказалось, что буквально на днях Этя с семьёй переехала в соседнюю деревню, которая называется… Содом (я, конечно, ещё не мог воспринять комичность такого названия в дальней дали от земли Ханаанской).
- Да тут недалёко! – сказала хозяйка, - вам девочка покажет – дочка моих выковырянных (так она, да и не только она, произносила трудное нерусское слово «эвакуированные»).
- Света! – позвала хозяйка. Прибежада девочка – восьмилеточка.
- Тётю Этю знаешь? - спросила мама.
- Знаю! – радостно защебетала девочка, в которую я, несмотря на мою болезнь, немедленно решил влюбиться. – Знаю и тётю Этю, и Зорю, и Вову, и бабушку Сару… и дядю Додю!
«Дядя Додя» был мой отец. меньше всего мы ожидали, что здесь кто-то мог знать его имя.
- Да ведь дядя Додя в Харькове остался, - сказала мама, боясь поверить внезапно вспыхнувшей надежде.
- Нет, он приехал! Приехал! – радуясь нашей радости, крикнула моя новая и мимолётная любовь. – Да я его сейчас приведу!
Быстро надев пальтецо, накинув на голову шерстяной платок, сунула ноги в валенки – и была такова. Мама поспешила за нею в Содом, а меня , как уже совершенно немощного, оставила дожидаться в избе. Через каких-то двадцать-тридцать минут в комнату вбежал папа – и бросился меня обнимать.
*
Последнюю весточку от отца мы получили в Елани. Когда мы в нашей подводе по дороге к станции проезжали мимо почты, мама забежала туда и вышла с прибывшей «до востребования» открыточкой из Харькова. Папа писал, что вопрос его призыва не решился, но что он не теряет надежды. С этого момента около месяца мы ничего о нём не знали. За это время Харьков был сдан немцам. Конечно, всего можно было опасаться. Жив ли он? Успел ли выбраться из осаждённого города? Или, может быть, всё-таки получил долгожданное назначение и находится на фронте? Встретимся ли когда? Все эти мысли одолевали маму и, возможно, Марлену. Своих размышлений на этот счёт не помню.
Лишь через много лет мне стало известно, как завершилась навсегда папина военная карьера.
В Харькове Кагановичским райвоенкомом был тогда майор Супоницкий. К нему-то отец и ходил отмечаться и вымаливать отправку на фронт.
Супоницкий прятал глаза, всячески тянул время. Наконец, числа 10-го сентября, когда немцы стояли уже у порога города (до его сдачи оставалось лишь две недели) отец в очередной раз пришёл отметиться. И тут военком, один на один, вдруг сказал ему:
- Рахлин! Слушайте меня внимательно. Я не должен бы вам об этом говорить, но скажу: мне вас жаль, я хочу вас спасти. Дело в том, что вас призвали ошибочно. Поступило указание: таких, как вы, не брать: у вас политическое пятно в анкете. Не ходите и не просите, не то доходитесь до немцев. Уезжайте скорее! Назовите мне любой тыловой военкомат – и я вам оформлю проездные документы. Это всё, что я могу для вас сделать.
Так папа попал в Свечу.
На попутном тарантасе ехал он в кошёвке – плетёной из лозы коляске – в Юму, а возница – подросток лет пятнадцати – рассказывал местные новости.
- Дяденька, - сообщил парнишка, делая страшные глаза. – а у нас тут овреи есть!
- Да ну? – Отец сделал вид, что поражён сообщением. – И какие же они из себя? С хвостом? С рогами?
- Да не, ты чё! - решительно возразил паренёк. – Они точь-точь такие, как вот ты, либо я…
С полмесяца или больше прожил папа у Эти в беспокойстве и неведении о нас. Он взялся на учёт в военкомате и устроился на работу: директором районного Дома культуры. Никакого «Дома», собственно, не было, культуры – тоже, но должность – была. Директор несуществующего Дома должен был развозить свою собственную культуру по колхозам района, читая там лекции.
Судьба пощадила нашу семью, сохранив её для будущих испытаний. Но в тот момент сколько семей могли бы нам позавидовать! В конце пятого месяца кровавейшей из войн живой, бодрый, здоровый, только исхудалый, стоял отец в чужой избе и обнимал своего младшенького. Меня.
Свободное копирование
