НА СНИМКЕ (из Интернета): старый вокзал станции Котельнич.
Благодарю от всей души автора снимка, Василия СМЕРТИНА, сохранившего для меня и моих читателей одну из горьких и навсегда зримых минут моего военного детства. Если не ошибаюсь, это задний выход из вокзала, через который мы вынесли наши пожитки, чтобы погрузить их в машину, идущую в сторону станции Свеча.
* * *
Следующий кадр, который ярко вспыхивает в памяти – станция Котельнич. Всё вокруг утопает в снегу, внутри маленького вокзальчика разместиться втроём просто не получилось – еле втиснули наши вещи и на них погрузили мою обезножевшую сестру: к ней прицепилась какая-то болезнь, при которой она почти не могла стать на ноги… И тут выяснилось, что сесть в поезд, чтобы проехать в нём всего 50 километров до Свечи, решительно невозможно: билетов не продают, проводники не открывают вагонных дверей, а поезд останавливается на считанные минуты.
Между тем, силы наши были на исходе. Мало того, что Марлена заболела, так и у меня поднялся сильный жар. Мама даже не стала измерять температуру: градусник не лечит… Она понимала без врача, что я заболел-таки корью: заразился от того младенца на пароходе…
Свалиться на последнем отрезке пути было бы уж слишком обидно. Мама, и сама-то на пределе своих возможностей, принялась взбадривать меня криком и строгостью. В обычных условиях кричать на больного ребёнка считается негуманным. Но сейчас высшим проявлением материнской нежности и заботы была резкость и даже грубость. И мама не остановилась перед самой крутой и решительной жёсткостью, которая могла показаться жестокостью.
Я стоял у станционного штакетника и слизывал шапочки снега с остроконечных его дощечек. Мама увидала – и резко выбранила меня. Кто-то ей посоветовал поискать на базаре попутной подводы. Я не выказал к этому ни малейшего интереса – хотел остаться рядом с Марленой на узлах: меня размаривала, ломала болезнь. Останься я там в тепле – и меня бы окончательно сморило, но она потянула меня с собой.
Мы шли по базару между подводами, и мама всё спрашивала то у одного, то у другого возчика:
- Дедушка, вы – не дальние? Не из Свечи случайно?
Но нет, дальних было много, из Свечи - никого. Мы вернулись к вокзалу, мама была вконец растеряна, мы остановились опять у штакетника возле перрона, как вдруг я услыхал чей-то приглушённый возглас:
- На Свечу? До Свечи! Да, машина…
Две-три фигуры метнулись за здание вокзала. Я крикнул маме:
- Там машина до Свечи!
Мама опрометью кинулась за здание, крикнув мне:
- Cтой на месте! Никуда не уходи!
Вернувшись бегом, схватила меня за руку, потащила к Марлене, к вещам. Через две-три минуты мы уже сидели в кузове грузовика, Марленку с её отказавшими ногами удалось посадить в кабину рядом с шофёром.
То была редкая и тогда, а ныне вовсе не известная широкой публике полуторка-«газик» с так называемым газогенераторным двигателем: рядом с кабиной был подвешен металлический цилиндр – газогенератор. В тех местах было изобилие лесу и дров, и автомобиль работал не на бензине, а на газе, который вырабатывался в газогенераторе при сгорании деревянных чурок. Может, и сейчас есть такие машины, но мне с тех пор не встречались.
Грузовичок затрясся на укатанной снежной дороге, и вскоре мы очутились в лесу, какого я никогда ещё не видывал. Тяжёлые лапы елей свешивались над нею с обеих сторон, мы то и дело должны были нагибаться, увёртываясь от них, но всё равно с веток сыпались на нас хлопья снега.
Кто-то из ехавших с нами сказал, что шофёр «боится волков». Моё воображение, хотя и затуманенное болезнью, всё же сработало, и я себе живо представил, как на нас нападает волчья стая - то ли как на героев Джека Лондона (я с трепетным интересом прочёл уже к тому времени его рассказ «Любовь к жизни»), то ли как на барона Мюнхгаузена, у которого волк съел лошадь на ходу, сам очутившись в её упряжке …
Однако очень скоро выяснилось, что под «волками» здесь подразумевали милицию – наверное, и тогда левачество преследовалось.
В одной из попутных деревень остановились ночевать – у шофёра была здесь то ли родня, то ли кума.
Нас поразили грандиозные размеры бревенчатого дома, а особенно – прилегавших к нему просторных служб, крытого двора и сараев. На Украине, где лес в дефиците, такого размаха просто не знают, да и в России далеко не везде строят столь щедро и расточительно.
Хозяйка стала жарить на сале в громадной сковороде мою любимую картошку. Но есть я почти что не стал: еда не лезла в горло. На ночь меня устроили спать на лежанке колоссальной русской печи, но всю ночь я промаялся в каком-то полузабытьи, поминутно просыпаясь: это бродила во мне болезнь.
Свободное копирование
