ИЛЛЮСТРАЦИЯ. В течение всех лет беженства и войны, а также и несколько лет после неё мы, за редчайшим исключением, не фотографировались. Но для того чтобы всё-таки знакомить читателей с невыдуманными персонажами моих мемуарных повестей, ставлю здесь и дальше позднейшие снимки.
Моя единственная родная сестра Марленочка (1925, Ленинград - 2010, Харьков). Снимок 1946 - 1947 года. На обороте её рукой шуточная надпись: "Даю уроки благонравья, а также кройки и шитья. Минне Павловне". Фотография предназначалась для вручения на память матери (или тётушке?) тогдашнего студента филфака Харьковского университета Юлика Даниэля, с которым Марлена дружила потом всю жизнь вплоть до его кончины.
* * *
Одиссея эвакуации… Что-то есть болезненно притягательное в воспоминаниях о ней, что-то мучительно сладкое в той горькой бедности, богатое и яркое – в самой скудости беженской нищеты.
Снова – и теперь уже на более длительный срок – всосала, втянула нас в себя гигантская аэродинамическая труба Дороги. Опять подвода – на этот раз не круторогие волы, а «пара гнедых», еле вытаскивающих копыта из немыслимой вековой грязи, чтобы снова погрузить их туда. Опять – Елань: скопление людей в крошечном помещении вокзала, узлы вразброс и вперемешку с телами спящих людей, неумытые, сонные лица. Драка возле кассы, драка и вой при посадке в поезд…
«Литер» - проездной документ, который был выдан маме военкомом как жене командира (вот только командира – чего?), - значительно облегчал наш путь. Он давал ей право на первоочередное приобретение билетов. Поэтому из Елани мы выбрались довольно скоро. Поездом доехали до Камышина – ближайшего волжского города с речным портом: отсюда по воде нам предстояло добраться до Горького.
В Камышине, оставив нас с сестрой на железнодорожном вокзале, мама ушла искать подводу. Стою возле вещей и вижу, как какой-то парень лет шестнадцати кому-то кричит, повторяя одно и то же – доказывая свои на что-то права:
- У меня отэць больной на крОвати лэжить! – (В слове кровать он ударение делал на «о»).
И опять – то же да то же:
- У меня отэць на кровати!..
Через минуту (видно, удалось доказать!) лихорадочно подхватывает вещи, командуя уже кому-то из своих:
- Давай цыберку! Беры чемайдан!
И во главе маленькой группки людей куда-то бежит, таща в руках наполненную чем-то «цыберку» (ведро), а за спиной – ещё какую-то тяжёлую поклажу.
А вот и наша подвода. Медленно тащимся по тихим предутренним улицам спящего городка к волжскому берегу.. Длинный пологий спуск… С его верхней части открылась нашим глазам поистине драматическая картина: весь берег возле пристаней (помнится, их было две) буквально усеян людьми, спящими под открытым небом на узлах, чемоданах, мешках, подстилках, а то и просто на песке. Кое-где этот человеческий муравейник шевелился, пробуждаясь; люди куда-то брели, пробираясь меж узлов.
Впереди, сколько взгляд мог охватить, расстилался спокойный волжский плёс, от него веяло холодной сыростью. Река была и спокойна, и, вместе с тем, охвачена мощным движением вправо от нас – к Югу, к своим низовьям, к Каспию. А из-за незаметного отсюда низкого восточного берега всходил, как в театре, освещая всю представшую нам панораму, оранжево-багровый солнечный диск.
Из написанных через несколько лет отроческих моих стихов:
Расправившись с чумазым, вязким грузом
поволжской ночи,
- звонкое, как день,
камышинским разрезанным арбузом
вставало солнце,
с тучкой набекрень.
На ширь, несущуюся мимо города,
ложился ясный невесомый груз:
весёлый, светлый, яростный и гордый
разрезанный камышинский арбуз.
Над этой ширью, легшею не меньше,
чем на сто вёрст,
над изморозью тонкой
в безумном крике рвался голос женщины.
зовущей утонувшего ребёнка…
Да, так было: над всей величественной и безмятежной розовой гладью и тишиной Волги – дикий, нечеловеческий вой, зов, уже полный отчаянья, но ещё не лишённый надежды:
- Рок-са- на! Ро-ок-са-а-а-на-а-а!
Потом мы увидели и эту несчастную мать: истерзанная внезапным горем, растрёпанная, шла она в сопровождении каких-то людей и повторяла:
- Она мне за молоком ходила! За молоком ходила!
В толпе рассказывали: ночью девочка пошла по надобности. Вероятно, оступилась и с пристани упала в воду.
Свободное копирование
