Тётя Тамара была моему отцу не просто сестра, - они двойняшки, то есть родились в один день. При всём том и внешне, и натурами своими друг с другом они были, мало сказать, несхожи, но во многом как бы противоположны: отец – смуглый, черноволосый, Тамара – чистая блондинка; он – кареглазый, она – голубоглазая; он – худощавый и стройный, она – к сорока-пятидесяти годам – одна из самых тучных дам Харькова.
Отец обладал феноменальной выдержкой, - только Виля вывел его однажды из терпения, и лишь раз в жизни он дал мне шлепка. Никогда не повышал голоса, не пускал искры из глаз, - словом, был образцом самообладания.
Тамара же, напротив, была неимоверно выспыльчива, могла по любому поводу поднять крик, но, как это часто бывает у большинства вспыльчивых («людей, которых не сужу, затем, что к ним принадлежу»), отличалась быстрой отходчивостью.
В один из дней, когда мы жили у них, родители послали меня попросить у неё грелку. Тамара в коридоре коммунальной квартиры, где они жили, разговаривала с соседями, мне никак не удавалось привлечь её внимание. Я ходил около и канючил:
- Ну тё-о-отя Тамара! Ну тё-о-отя Тамара же!..
- Отойди от меня!!! – вдруг рявкнула Тамара. Но тут же спохватилась и совершенно другим – умильным и ласковым – голосом добавила: - Зо-лот-ко!..
Я вернулся в комнату ни с чем.
- Ну, где же грелка? – спросила мама.
- Тётя Тамара не отвечает, - сказал я с досадой, - она кричит: «Уходи, золотко!»
Родители расхохотались: в этой фразе была вся Тамара – добрая и взбалмошная.
Насколько отец был аккуратен и подтянут во всём: в бумагах своих, в одежде, в поведении, - настолько сестра его «славилась» разбросанностью, растрё-панностью. В доме царил кавардак. Тамара была просто неспособна вести хозяйство иначе. А ведь из всей семьи, из многочисленных братьев и сестёр ни один не грешил хоть чем-то подобным, их мать – бабушка Женя – была образцовой хозяйкой. Так что недостатки Тамары проистекали никак не из воспитания, а из каких-то внутренних особенностей её индивидуальности. В семье у неё не было какого-то особого положения. И однако Тамара обладала задатками настоящей барыни – кстати, с детства носила семейную кличку «Барыня».
И вот – надо же! – так сложилась её жизнь, что сами обстоятельства способствовали закреплению этой её особенности. Муж её, Шура (Александр Васильевич Сазонов), вышел в большие начальники – где-то с 1938 года стал ректором Харьковского государственного университета, был им вплоть до первого дня немецкой оккупации, а потом – проректором объединённого Киевско-Харьковского университета в казахстанском городе Кзыл-Орда, сразу по освобождении Харькова направлен во «вторую столицу Украины» как директор инженерно-экономического института. Вскоре, однако, с ним произошёл несчастный случай, после которого он долго болел и по выздоровлении уже к административной работе не вернулся. Однако стал заведовать кафедрой и вплоть до выхода на пенсию состоял на профессорской должности, хотя и оставался всего лишь доцентом. Так что и жена его считалась «профессоршей». Сама она как раз очутилась на инвалидности, и вечно вокруг неё отирались какие-то приживалки, временами семью обслуживали сразу две домработницы: одна – постоянная, другая – приходящая. Так было, например, в начале 50-х годов, когда я около года жил у Сазоновых в доме: сперва наша довоенная Нюня, (после неё Маруся, потом – Оля) ходит на рынок, готовит обед, Дуня или Галя (имени точно не помню, может быть, и Даша) время от времени приходят делать генеральную уборку, а в это же самое время за швейной машинкой сидит бывшая смольненская институтка – скрипучая Ольга Фёдоровна и месяцами что-то строчит, перекраивает, перешивает, не особенно торопясь (да и зачем торопиться, когда тебя три раза в день кормят), и при этом всей семье буквально не в чем ходить!
Вопреки всем педагогическим прописям, дети у Тамары и Шуры росли замечательные: спокойные, дружелюбные, прекрасно учились, ничуть не гнушались любого труда….
Согласно семейному преданию, дед нашёл когда-то «научное» объяснение несходству своих двойняшек:
- В материнской утробе Доденька с Тамарочкой подрались, - говаривал он, - и братец у сестрицы отнял вот это (дед указывал себе на голову), а сестричка у братика – вот это (он хлопал себя по мягкому месту).
Конечно, то была лишь добродушная отцовская шутка. Тамара неплохо училась, окончила вуз, преподавала в университете историю. Но её разбросанность, её причуды создавали ей определённую репутацию. Сама доброта приобретала у неё чрезвычайно комический вид. В конце войны она заведовала подготовительными курсами инженерно-экономического института и, как рассказывал мне один из слушателей, всех своих питомцев называла «ребятками». Пользуясь, а иногда и злоупотребляя этой её добротой, даже родственники не могли отказать себе в удовольствии посмеяться, а порой и добродушно позлословить над забавными моментами в её поведении. Да и можно ли было удержаться?
…В 1951 году Марлена вышла замуж, мы ютились тогда с нею и с бабушкой Сарой в маленькой комнатке, куда нас выселили в связи с арестом родителей, поместиться ещё и четвёртому человеку там было немыслимо, и Тамара позвала меня жить в сазоновской квартире. В одну из четырёх комнат своей просторной квартиры она ещё раньше впустила квартирантов-погорельцев, мать и дочь, в остальных трёх жили она с Шурой, двое детей, домработница, да ещё и портниха Ольга Фёдоровна, так что я, получалось, седьмой. Спальных мест не хватало, и мне стелили на восьми стульях (как за десять лет перед тем нам с сестрой в бомбоубежище). Но вот настали дни, когда Ольга Фёдоровна почему-то перестала приходить, и диван, на котором она ночевала, освободился.
- Фелинька, - сказала мне Тамара простодушно и самым добрым, ласковым тоном, - ложись сегодня спать снова на стульях: пусть диван отдохнёт!
…Милая тётя Тамара! Какая всё же чепуха и мелочь все эти её забавные благоглупости - по сравнению с вечностью, в которой она вот уже двадцать лет пребывает. И могут ли они затмить главное свойство её натуры: стремление приласкать, обогреть, приютить. Не один я попал в орбиту этой её доброты. Сколько помню, всегда в доме были люди, которым она по мере сил помогала: то её приятельницы Дора и Маша (одна из них – с ребёнком), которые прожили здесь целую зиму, потому что некуда было им податься. То – много лет в одной из комнат жили эти погорельцы, Надежда Даниловна и Таня, - жили, пока не дождались-таки ордера на квартиру… А Александр Ильич Мосенжник («Сюня») с Кларой, - её с дядей Шурой бывшие студенты, - ведь они буквально молились на чету Сазоновых. Оба рассказывали мне, что в Кзыл-Орде, куда Сюня прибыл с фронта после ранения, Тамара с Шурой их спасли, - чем и как, я не расспросил.
Добротой и верностью своей Тамара с папой были в самом деле похожи, как двойняшки!
Когда Тамара лежала в гробу, я, наклонившись для последнего целования, был поражён внезапно проявившимся сходством её черт с чертами её брата.
На памятнике её, установленном над могилой, есть (если сохранилось) фото: прелестная белокурая девушка с ангельским, кротким выражением лица. Такой её увидел и полюбил Шура Сазонов. Было ему тогда что-то около тридцати лет.
Шура, то есть Александр Васильевич, типом лица, фигурой и даже происхождением был похож на Никиту Хрущёва. Он происходил из шахтёрской семьи и сам в детстве и юности работал на шахте, а потом на заводе машинистом. Служил в царской армии, участвовал в гражданской, стал большевиком, после войны учился. в школе «червонных старшин» познакомился там с Лёвой Рахлиным, который и привёл его в рахлинскую семью. Тамара в то время работала в аппарате ЦК комсомола Украины. Шура влюбился в неё пламенно.
Не мода, конечно, но какое-то странное, полумистическое притяжение влекло в первые годы советской власти этих «новых русских» того времени, «сифогрантов» (1) большевистской Утопии, к девушкам из еврейских семей. Ведь не случайно же на еврейках были женаты и Ворошилов, и Молотов, и Бухарин, и многие военачальники. Вот и Шура Сазонов женился на Тамаре (а на самом-то деле Тойбе)… И – я свидетель! – её родне до конца дней предан был больше, чем своей собственной.
Помню рассказ Абраши, папиного брата, долгое время жившего в Москве. Дело происходило где-то уже в 60-е годы. «Шура – просто невозможный человек, - рассказывал Абрам при мне кому-то из родственников. – Приехал он в Москву, мы встретились, садимся с ним в переполненный трамвай – он как инвалид с передней площадки, я с задней. И вот он мне через толпу пассажиров кричит: “Абраша! Ты сел? Абраша!” - На меня весь вагон оглядывается, не знаю, куда деваться от неловкости… Ну, это же надо уметь: в московском трамвае что есть сил кричать “Абраша!”»
(1)Сифогранты – сословие руководителей на острове Утопия, созданном фантазией социалиста-утописта Томаса Мора.
Свободное копирование
