Году, примерно, в 1959-м вызвала меня, редактора заводского радиовещания в свой кабинет моя начальница - заместитель секретаря парткома по идеологической работе товарищ Валетова Наталья Тимофеевна.
У этой сорокалетней благоуханно-чистенькой, всегда с иголочки одетой, миловидной руководящей дамы был свой собственный стиль руководства, свой способ успешного контакта с людьми: она... целовалась.
Вот ей что-либо от вас надобно. Например, чтобы вы вошли в состав какой-либо кляузной комиссии, или поехали в изнурительную командировку на целину - читать там лекции, или вступили в ряды добровольной народной дружины, или сочинили какую-то срочную бумагу... Она вас вызывает к себе в кабинет и принимается безудержно льстить, пожимать руку, заглядывать в глаза и, наконец, непременно целует в щёку.
Совестно признаться, но, не раскусив сначала эту игру, я простодушно расценил такое поведение как знаки чисто женского внимания к моей персоне. Как хотите, но для людей неизбалованных прийти к такому выводу отчасти даже соблазнительно.
Потом-то я увидел, что те же нежности она расточает и другим мужчинам, притом - независимо от их возраста и зачастую вполне публично. Скажем, вручая подарок за хорошую работу какому-нибудь престарелому общественнику, не преминет чмокнуть его в пухлую старческую морду. Рамолический деятель млеет от удовольствия, публика радостно аплодирует, а хитрая бабёнка наживает моральный капитал. "Умеет она работать с людьми!" - неоднократно слышал я восторженные отзывы идеологических активистов.
Вот и на этот раз, едва я вошёл, Валетова бросилась ко мне, благоухая хорошими духами. Заглядывая в глаза, стала говорить, какой я "умничка" и какой "лапочка".
- Феличка, деточка, - говорила она, сладко улыбаясь, - у меня для вас интересное порученьице. Только вы можете его выполнить, ведь вы такой умничка.... Вот взгляните на этот вопросничек...
В моих руках очутилось несколько страничек убористой машинописи. В 28-и пространных вопросах был представлен подробный план "справки" о развитии "движения за коммунистический труд" на предприятиях (это было вскоре после того, как была поднята громкая пропагандистская шумиха вокруг бригад и ударников коммунистического труда - "разведчиков будущего"). Мне предлагалось ответить самым детальным образом ("подробненько-подробненько", сказала Валетова) на каждый вопрос (статистика, фамилии, конкретные примеры) на материалах нашего завода и получившуюся справку передать в горком партии - его секретарю товарищу Шевченко.
- Мне Шевченко так и сказал: "Поручите это дело Рахлину".
- Ну, что вы, Наталья Тимофеевна, откуда ему меня знать...
- Да как же вас не знать, - горячо возразила она. - Вы себя недооцениваете. О вас, душечка, и в обкоме хорошо известно...
Душистая, льстивая, зазывная ложь! Не то чтобы я враз поверил, но так соблазнительно было подумать: "А вдруг... Почему бы и нет?"
Я дал согласие.
Но, прочтя на досуге "вопросничек", опешил: чтобы подготовить обстоятельную справку, надо было забросить всю свою работу и трудиться в поте лица месяца полтора. Нужны были данные из цехов и отделов, подсчёты хозяйственников и экономистов, а чтобы их получить, необходимо вызванивать, запрашивать, требовать, напоминать... Когда же всем этим заниматься? Ведь от моих прямых обязанностей - подготовки и проведения заводских радиопередач - никто меня не освобождал...
Попытался я было что-то сделать, но ответы на 7 - 8 вопросов заняли страниц 20 - 30, то есть целый печатный лист (примерно, размер нашей с агитатором брошюры)...
А между тем, время шло, моя патронесса стала нажимать: Шевченко звонил, торопил, требовал. Я всё тянул время, ссылаясь на занятость. Моя "поклонница" сменила милость на сухость, сухость на гнев. Наконец, пригрозила даже, что вызовет "на партком". Видно, забыла, что я - не член партии, а я о том не стал ей напоминать, потому что незадолго перед тем случайно устроился, после долгих мытарств, на эту, хотя и весьма скудно кормившую, но всё же в какой-то мере пришедшуюся мне по силам "номенклатурную" должность, и теперь струхнул, что могу её потерять.
Но тут моя дама укатила на юг - на курорт. Решив схитрить, я пошёл к другому заместителю секретаря парткома - товарищу Белоусову.
Этот товарищ никогда не улыбался. И в создавшейся ситуации он также не усмотрел ни капли юмора.
- Понимаете, - втолковывал я, от волнения мусоля в руках вопросник, - на это надо потратить уйму времени, вопросы объёмные, сложные, а у меня...
Я хотел сказать, что у меня для этой работы нет не только времени, но и всех необходимых сведений, но товарищ Белоусов меня перебил:
- Да, конечно, у вас для этого нет кругозора.
Такое замечание меня слегка задело, я вновь принялся объяснять: по своей должности, как редактор заводского радиовещания, не располагаю необходимой документацией, цифрами, фактами. Чтобы их получить, надо сидеть на телефоне, звонить, спрашивать, запрашивать, а у меня на это нет...
- Ну, вот же я и говорю, - убеждённо сказал Белоусов, - у вас нет необходимого кругозора!
Что поделаешь? Я смолчал. Должно быть, у меня и в самом деле нет кругозора - понять, каким образом на ответственные посты удаётся подобрать так глубоко и оперативно мыслящих товарищей.
Но - спасибо Белоусову: заручившись его поддержкой, я решил ограничиться сделанным и повёз "справку" в том виде, как у меня получилось, самому заказчику -товарищу Шевченко.
Войдя в пустынное и тихое, как храм, здание, по тихим коридорам прошёл в приёмную, а затем и в кабинет - просторный и студёный. При распахнутых ( это зимой-то!) окнах за фундаментальным письменным столом сидел мужчина интеллигентного вида, то есть в костюме и при галстуке. Он принял рукопись, пожал мне руку и сказал "спасибо".
Через некоторое время в одном из харьковских вузов была защищена диссертация, а в издательстве вышла брошюра о "движении за коммунистический труд". Автором в обоих случаях значился товарищ Шевченко. В брошюре были данные не только с нашего, но и со многих других предприятий города. Видимо, повсюду нашлись люди без кругозора. Но, конечно, ими (нами!) ни в диссертации, ни в брошюре и не пахло.
Шли годы, и я вполне вошёл в роль учёного еврея при парткоме.
Особенно меня полюбил секретарь парткома товарищ Роденко. "Рахлин прав"", - частенько говаривал он, когда мне случалось на каком-либо совещании вякнуть по тому или иному поводу.
Роденко всё чаще поручал мне писать различные бумаги, особенно для него самого.
- Мне нравится, как ты пишешь, - объяснял он и наедине и прилюдно. - У тебя есть слова.
В середине 60-х годов проводились "дни русской литературы на Украине", и в Харьков приехала группа русских писателей. Заводу было поручено провести с ними встречу. Писатели маститые: Солоухин, Михаил Алексеев, Закруткин, Шундик... В грязь лицом ударить нельзя! Роденко поручил мне написать для него приветственную речь.
"Дорогие друзья! - начал я как человек, у которого "есть слова". - Мы собрались здесь, в этом зале нашего рабочего клуба, чтобы приветствовать..." - и так далее.
Роденко вызвал меня с текстом речи к себе. У него была привычка: сначала выслушать текст в моём чтении, затем самому прочесть его при мне вслух, а я должен был поправлять по ходу чтения его ошибки.
"Дорогие друзья! - читал я с выражением. - Мы собралИсь, чтобы..."
Затем читал он: "Дорогие друзья! Мы собрАлись..."
""СобралИсь!" - перебил я, поправляя ударение. Под моим руководством он сделал пометку над нужным слогом и потренировался при мне, повторяя верный и неверный варианты ударения:
- Ага: "собралИсь", а не "собрАлись"... "СобралИсь" - "собрАлись", "собралИсь" - "собрАлись"... Понятно. Ну, ладно, иди работай. Спасибо.
Наступил вечер. Чтобы заполнить зал народом, в заводской вечерней школе отменили занятия и привели в клуб всех учеников. Роденко вышел на сцену и произнёс: "Дорогие друзья! Мы сОбрались..."
У маститых дрогнули брови. По залу прошёл шумок
Свободное копирование
