На второй день, выходя из райисполкома, я увидела домик с вывеской «Военкомат» и подумала, что, может быть, военком подскажет, как можно передать на фронт мужу мой – в эвакуации – адрес. Ведь, наверное, не только моя семья в таком положении. К моей радости, он действительно дал мне адрес специального в Москве отделения (или управления – не помню) при Министерстве Обороны, куда мне следует обратиться. Я написала письмо в тот же день, а обратный адрес (так как постоянного у меня пока не было) указала на Райздравотдел. Появилась хоть слабая надежда найтись.
Хотя село Пышма большое, особых достопримечательностей я там не заметила. Дома в большинстве своём деревянные, разной добротности, но в основном старые. В каждом дворе хозяйственные постройки для «скотинушки», для домашней птицы, дровяник, огород в глубине двора. И почти в каждом дворе – банька. Где «по белому» (а значит с дымоходом), где – «по черному» (там уже дым и пар вместе, даже через дверь дымится – мне в такой бывать не приходилось). К баньке отношение почтительное. Если баньку истопили, все домочадцы помыться спешат, такой день почитается торжественным.
Пришлось привыкать и к Пышминскому говору – он какой-то напевный, а слова так спешат друг за другом, так сливаются, что я первое время затруднялась в различении их. Особенно это заметно, когда рассуждают или обсуждают что-то женщины. А уж если осуждают, то без предварительной фразы вроде «О-ох! И пошто же эко, девки, грех то какой!», и дальше то ли факты, то ли аргументы – не обходится.
Бросалось в глаза, что женщин было значительно больше, чем мужчин. «Из мужеска полу – только старики да «робятушки» (с ударением на «я»)» - сетовали пышминские женщины, - «На фронте все мужики».
Местное население материально не роскошествовало, но пропитанием – в основном за счёт своего хозяйства – обеспечены. Эвакуированные – совсем другое дело. В магазинах – почти пусто. А у хозяев купить молоко, овощи первое время ещё можно было, а потом за деньги продавать уже не хотели – только в обмен на какие-то приглянувшиеся вещи или ценности. «Пошто ты мне, матушка, деньги то суёшь? У меня, знать, своих уже - не перескочить! То ли дело лопоть каку-никаку принесла или колечко како». Только на обмен – но у всех ли было, что менять? Да у кого и было – быстро закончилось. Трудно жилось эвакуированным, очень трудно. Да и местное население к ним недружелюбно относились. «Энти вакуированные...» - с какой-то укоризной в голосе нередко приходилось услышать. Чем вызвана такая очевидная недоброжелательность? Возможно, это было связано с почти принудительным подселением. Прибыло эвакуированных много, где-то расселять нужно. А сочувствия не было, потому что не пережили обитающие на далёком от фронта Урале то, что пережили люди фронтовой и прифронтовой полосы. Здесь только мужиков на фронт забрали. А у тех и мужики на фронте, и крыши над головой лишились, и имущества не осталось, и работы нет, и стрессы перенесённые глубокий след оставили. А семьи, что в пути потеряли? Да и всё ли это?
Свободное копирование
