В Кубанском мединституте меня снова сняли с работы ассистента кафедры философии, аспирантуры по фармакологии, исключили из членов профсоюза и секции научных работников. Остался все же членом Физиологического общества, которое, видимо, в силу своей "неоперативности", не успело проявить бдительность. Признаться, зная всю эту неминуемую "процедуру", невыполнение которой грозило бы директору института А.Н. Мотненко большими неприятностями, я сам посоветовал ему так и поступить со мной, в противном случае это сделают другие, заработав на этом дешевый капитал "бдительного" партийца! Кроме того, для меня исключение из партии и института уже не позволяло являться с таким "ярлыком" на глаза! О работе и аспирантуре, не только в Краснодаре, но и в любом другом городе, и речи не могло быть!
Я выехал в Москву, зашел в Наркомздрав, который помещался в здании на Владимировском переулке, где был принят начальником Главного управления учебными заведениями тов. Шхвацабая. Он был по-летнему одет в чесучовый костюм, лицом чем-то напоминал Луначарского, которого я видел в свое время в Краснодаре. Он внимательно выслушал меня, спросил, почему был исключен из партии, а когда я рассказал о вопросах, заданных мною в период партдискуссии, то есть десять лет назад, он явно не поверил. Тогда я дал ему прочитать выписку из протокола Кубокружкома ВКП(б), тогда он поверил, и мне показалось, как-то лицо его прояснилось: "Хорошо, - сказал он, - эту выписку оставьте мне, я поговорю с наркомом тов. Каминским, а вы зайдите ко мне через два дня." Вспоминая мою встречу и беседу с Шхвацабая, теперь я прихожу к заключению, что он также был наивен, как и я...
Нарком здравоохранения СССР Григорий Наумович Каминский, как я думал тогда, узнав подробности моего дела, позвонит в ЦК ВКП(б) и сообщит, что что-то неладно в Краснодаре и, конечно, начнется проверка, которая покажет всю истину... Но этого не случилось: когда я пришел за ответом, Шхвацабая также не принял меня (теперь я думаю, потому что ему было неудобно, что не смог ничего сделать по моему делу). Пожилая сотрудница, которая пришла от него сообщила, что Шхвацабая советует... пока зайти в Управление кадров и получить назначение. Мои надежды рухнули, я был крайне возбужден. В Управлении кадров я объяснил, что скоро будут разбирать мою апелляцию в ЦК, поэтому прошу назначить меня куда-нибудь поближе к Москве. Женщина, которая вела со мною беседу, оборвала меня: "Мы не знаем, будут ли разбирать и где будут разбирать ваше дело, а пока можем вам предложить место врача на... Алданских рудниках." Я не сдержался, в повышенном тоне ответил: "Вам не дано это знать, но вы должны учесть мою просьбу..."
По-видимому, мой "разговор" с сотрудницей Управления кадров был на таких "высоких" тонах, что из своего кабинета вышел начальник этого Управления, который очень сочувственно обратился ко мне с вопросом: "Что случилось, почему вы так волнуетесь?" Я стал ему объяснять, но ввиду моего большого волнения он ничего не понял, пригласил к себе в кабинет, успокоил и вновь просил спокойно рассказать, в чем дело. Затем он поставил передо мной картотеку вакантных должностей по РСФСР и просил самому выбрать себе место работы. Я остановился на вакансиях в Дагестанской Автономной республике. Он удивился, из чего я заключил, что охотников ехать туда не много. Я ему объяснил, что знание армянского, азербайджанского, а следовательно, тюркского, языков, облегчит мне работу в ДАССР, которая намного ближе к Москве, чем Алдан. Я не помню фамилию начальника Управления кадров, но вспоминаю его с большой теплотой (кстати сказать, я не раз убеждался в жизни, что даже в самых тяжелых условиях, в каких приходится бывать человеку, всегда находятся чуткие и добрые люди, представляющие прямой контраст всему окружающему). Дагестан меня устраивал еще и потому, что он был близок и к Краснодару, и к Ростову-на-Дону, то есть к городам, где находятся партийные органы, решающие мое партийное дело, тем более, это было близко к моей семье.
Свободное копирование
