Где мы? Каковой будет наша дальнейшая судьба? Был ли наш выбор податься в Берлин правильным? Когда мы подготавливали наш побег, то такое решение нам казалось правильным. А как будет теперь здесь, на месте? Что будет, если нас разрознят сейчас, как только остановится грузовик? Что мы будем делать без языка, без друзей, без связей, без работы, без продовольственных талонов, без крыши?
На протяжении всей дороги я мысленно перебирал эти низко материальные вопросы в темноте, под брезентом грузовика. Это было не паникой, а просто беглым просмотром разных предположений, которые могли превратиться в реальность и которые я пытался предусмотреть. Пока все зависело от немцев, от выполнения подписанного с нами контракта.
Грузовик остановился, и мы вышли на свежий воздух. Где-то далеко-далеко показался едва уловимый свет наступающего дня. Кто-то сказал: «Идите за мной». В коридоре висела лампочка, окрашенная в синий цвет. Нам объявили, что мы пройдем полную дезинфекцию и медицинский осмотр, выдали по малюсенькому кусочку мыла и мешок-сетку для одежды, пояснив, что мы пройдем через душевую, а наши вещи прожгут сухим паром. Вода в душевой оказалась чуть теплой. Но какое удовольствие вымыться после долгого путешествия без элементарных удобств!
После душевой мы очутились совершенно нагими в хорошо освещенном и теплом коридоре, в котором уже было немало народа. Вдоль одной из стенок находились кабинеты врачей. Время от времени называли фамилии и указывали номер кабинета. В ожидании приема к врачу мы топтались (не было ни стульев, ни скамеек) на месте. Время от времени молодые женщины – по две, по три – проходили мимо нас и через некоторое время возвращались. Они делали вид, что ничего не видели, ничего не замечали. Только был слышен их приглушенный смешок!
Время нудно тянулось. Нам сказали, что медицинский персонал – врачи, переводчики и остальные – состоит исключительно из женщин.
Очередь дошла до меня. Я зашел в указанный полуосвещенный кабинет, поздоровался, но ответа не услышал. Врач, молодая женщина, сидевшая немного боком к столу, заглянула в список, спросила фамилию и поставила крестик. Не поднимая головы, спросила, при помощи переводчицы, какими венерическими болезнями я болел. Затем взяла со стола маленькую дощечку, покрытую листом белой бумаги, и приказала положить на нее мой мужской атрибут, который она начала тянуть, давить, крутить! Как только атрибут отреагировал на голые женские руки, она его тихонько шлепнула, будто хотела сказать «ну, ну – не шалить!»
Из этого кабинета я перешел в соседний. Дощечки там не было, зато была огромная лупа и сильный прожектор. Женщина-врач оголила мой атрибут и начала его рассматривать со всех сторон, ища следы шрама, присущего для некоторых вероисповеданий. Говорили, что если таковой обнаруживался, то «пациента» отправляли на дополнительное обследование. После медицинского осмотра мне выдали мои еще теплые вещи и холодный паек.
Наступили сумерки. Нас вывели на улицу, указали на грузовик, и мы поехали дальше.
Но куда?
Наконец, грузовик остановился, и мы выгрузились. Перед нами раскрылись ворота, и мы с трудом рассмотрели небольшой дворик. Мютке (так звали сопровождавшего нас унтер-офицера в форме летчика) открыл боковую дверь и вошел в узкий коридор, в глубине которого висела лампочка синего цвета.
Мы поднялись на второй этаж. Квартира состояла из нескольких просторных комнат. В каждой из них были нары. Мютке разъяснил нам общий порядок. Он сказал, что в автошколу нас отвезут в самом начале будущего года, но точная дата пока ему неизвестна. Добавил, что столовая находится на первом этаже и что мы можем располагать нашим временем по нашему усмотрению, но что в столовую мы должны приходить вовремя.
На следующий день, после завтрака, мы решили выйти в город – посмотреть, ознакомиться, освоиться. Спустившись в маленький дворик, куда нас привезли накануне, мы увидели четырехэтажный дом – такой как наш, – и большие ворота. Мы направились к выходу.
– Выходить в город без разрешения господина полковника не полагается! – сказал часовой.
– Какой полковник? Где он?
– Господина полковника можно будет видеть только после обеда.
– Мы приехали вчера и хотим ознакомиться с городом. Отойди и не устраивай скандала. К полковнику мы зайдем после обеда, а пока ты нас пропусти.
– Я вам сказал, что нельзя, и я вас не пропущу!
На вид часовому было около пятидесяти лет. Худой и немножко сгорбленный. Однако винтовку с примкнутым штыком он держал «на ремешке», по всем правилам военного устава.
Витя взял часового в охапку, приподнял и отнес в караульное помещение. Мы вышли и очутились на берегу замерзшего канала – Тирпец уфер. Прошлись вдоль канала, потом через мост перешли на противоположный берег. Нам показалось, что жизнь на этом берегу была более оживленной, чем на нашей стороне. Одни магазины предлагали домашнюю утварь или посуду, другие торговали овощами, третьи – колбасными изделиями. Люди заходили в магазины, что-то покупали и шли дальше. То тут, то там были следы ночных атак американской и английской авиации.
К обеду мы вернулись в общежитие. После обеда нас «пригласили» к господину полковнику.
Это была неожиданная и странная для нас встреча. Мы столкнулись с людьми папиного поколения, парижскими шоферами такси, которые приехали в автошколу для переквалификации специальности.
В этой среде царила специфическая атмосфера эмигрантской жизни, с которой мне уже приходилось сталкиваться: слепое, молчаливое и безропотное выполнение приказов начальства и такое же снисходительное отношение начальства к подчиненным. Было ясно, что рано или поздно произойдет конфликт поколений.
Мы узнали, что одни из «пенсионеров» (такое прозвище мы дали этим людям) несут караул у ворот, другие обслуживают кухню, третьи влачат спокойное существование – в ожидании отправки в автошколу. А кое-кто подрабатывает «на стороне», у немцев сомнительной честности.
Вернемся на несколько лет назад. С первых дней поражения Белой армии и вынужденной эвакуации надо было позаботиться о насущном хлебе. Надо было освоиться в неизвестном, безразличном и, зачастую, враждебном мире. Надо было просить и уговаривать, чтобы получить любую работу, на любых условиях – лишь бы мочь прокормить семью.
Начальство, учитывая разлагающее влияние поражения, «подбросило» миф о скором возвращении на родину, утверждая, что сидение в эмиграции – дело временное, что через месяц, в крайнем случае через два, «мы вернемся в Россию»! А пока…
Люди смирились со статусом политических эмигрантов. В некоторых семьях, несмотря на скудность материального положения, устраивались приемы, «как было раньше». По вечерам дамы приглашали друг друга «на чашку чая», как будто в их жизни не произошло никаких перемен. Их нисколько не смущало, что мужья стали таксистами, разнорабочими на автомобильных заводах Рено или поварами в русских ресторанах. Я относился с сочувствием и с уважением к этим забытым судьбой мужчинам и женщинам, к которым относились и мои родители. Но я не мог согласиться с мыслью, что можно годами продолжать верить в миф скорого возвращения на родину!
Наше появление рассматривалось «пенсионерами» как нашествие чуждого и непокорного элемента, который вот-вот вторгнется в установленный ими порядок – тот, который нам упорно объясняли и просили его соблюдать. В противном случае, «мы будем вынуждены доложить господину полковнику».
Наша делегация поднялась на второй этаж. «Господин полковник», опрятно одетый и гладко выбритый, сидел в потрепанном кресле и курил. Сразу бросилось в глаза, что перед нами был кадровый офицер. А сколько ему лет? Вот только потрепанные сапоги говорили о том, что «много верст походом пройдено»…
Не вставая, не здороваясь, он указал на стулья.
– Здесь, молодые люди, порядок. Никто не смеет выходить в город без моего разрешения. Вы оказали сопротивление назначенному мной часовому. Я никому не позволю самовольничать. Можете уйти!
«Господин полковник», наверное, принимал нас за хулиганов и считал, что мы не заслуживали иного отношения. В каких частях Белой Армии служил полковник – не знаю.
Зато, как только он попал в Париж, моментально сел за руль такси и «рулил» до тех пор, пока немцы не оккупировали Францию. Тогда начался набор среди русских таксистов в автошколу на дополнительные курсы. Для приезжающих было отведено два небольших дома, по обе стороны уже знакомого нам дворика.
Немцы создали группы будущих водителей и в каждую из них назначили «старшего». В такой роли «самого старшего», в момент нашего появления в этом доме, оказался «господин полковник». Его окружали коллеги таксисты, у которых он пользовался уважением. Ему, видимо, льстило такое положение, и он командовал так, как будто это была «его» воинская часть!
Но настоящим начальником был унтер-офицер Мютке, которому «господин полковник» рапортовал каждое утро. Затем Мютке давал распоряжения на этот день и исчезал до следующего утра.
Каждый день, после обеда, у полковника устраивалось чаепитие, во время которого «бойцы вспоминали минувшие дни»… Никого из нас на чаепитие ни разу не пригласили, да и мы к этому не стремились – зачем вступать в споры и разбивать иллюзии?
