Английский миноносец, который согласился меня доставить в бой под Либавой, нашёлся, но я настаивал, чтобы капитан обещался бы мне, помимо местного Либавского американского заступничества, отправить меня из Либавы в Копенгаген на первом туда направляющемся пароходе. Вещи мои американцы (в том числе все громадные тюки с коврами) тоже направили на миноносец. Но тут дело оказалось не так просто, как я думал. Весь берег обстреливался Вермонтом, и катер, который шёл ; часа по Двине до миноносца, находился под самым действительным артиллерийским огнём. Со мной ехала какая-то дама и молодой человек, – тоже почему-то на миноносец, - которые высунули головы из каюты катера и с ужасом смотрели на взрывы попадающих то впереди, то сзади, то сбоку катера снарядов, некоторые – в 2-3-х шагах. Но, к счастью, стрельба шла гранатами, и нужно было попадание в самый борт, чтобы нас потопить, вместо того, чтобы пустить несколько шрапнелей, чего было достаточно, чтобы убить механика и капитана. Я сидел в каюте, закутавшись в свой полушубок, т.к. на Двине был ледоход и страшный холод, и думал о том, как глупо благополучно проделать войну, избежать общей участи гибели от большевиков и тут в конце 1919 года быть пущенным к ледяному дну русской гранатой.
Под сильным огнём мы пристали к миноносцу и вылезли. Оттуда шла, в свою очередь, канонада по Вермонту, - тоже положение, для меня не лишённое оригинальности. Только на следующее утро мы вышли на Либаву, и тут для меня был решающим вопрос, высадят ли меня или увезут нас сразу на другой миноносец, который находился в бою. Это был день атаки Либавы Вермонтом, когда английский и французский флот расстреливали наши чудные пластунские батальоны, уничтожив в некоторых ротах весь состав казаков. Артиллерия Вермонта стреляла хорошо и даже потопила миноносец, и одним снарядом убило 8 французов на другом миноносце. Вообще попадание снаряда в борт ниже ватерлинии обозначает потопление его, т.к. переборок в миноносце нет.
Проделав весь бой под Либавой, где нельзя было сообщаться с «Food commission», я после томительной неизвестности узнал, что мы идём на Копенгаген. Если приговорённый к смерти узнаёт о помиловании, то должен испытать то чувство, которое мной овладело. При ясной, холодной погоде миноносец, разрезая волны, увозил меня от гибели к жизни. Дальше мне было обещано содействие.
Нас, однако, предупредили, что миноносец идёт только до Копенгагена. Тут все ехавшие на миноносце пассажиры (было около 10 человек) были доставлены на берег с вещами, и я, благодаря какому-то предчувствию, попросил свои вещи оставить на миноносце. В Копенгагене мы пошли узнавать об отходящих пароходах на Англию и неожиданно все оказались арестованными. Потребовали от нас предъявления датских въездных виз и сообщили, что всех прибывших без визы отправят обратно, откуда приехали. Я объявил, что я принадлежу к составу служащих агентов на английском миноносце и лишь пришёл на берег для сопровождения русских беженцев. Мне такая выдумка не удалась бы, но со мной в билетную кассу пошёл настоящий англичанин, Mister Addisson, действительно имевший бумаги, который оказался настолько благороден, что подтвердил мои лживые слова; нас двух схватили, посадили в лодку и повезли обратно на миноносец, - там же были и все мои вещи.
Дело сильно осложнилось. <Но> произошло событие, о котором ни один писатель приключений не посмел бы написать по степени невероятности. Жизнь не раз проделывала с людьми фокусы. В моей жизни ничего до сих пор случавшееся с этим не может сравниться.
Рядом с миноносцем стояло английское сторожевое судно «Sandhorst». На нём был полицейский английский пост. Я, в своём отчаянии, зная, что некоторые русские уже ; года ждут визы, попросил капитана спровадить меня на это судно, чтобы помочь мне изыскать средство добраться без бумаги до Англии, т.к. на берег сойти и просить содействия Американского посла было невозможно. Капитан согласился, и мы с моим новым другом, англичанином Addisson’ом поехали на «Sandhorst» к английскому начальству. Я рассказал ему необходимость быть срочно на суде в Лондоне, но т.к. это было дело американское, то англичанин слушал одним ухом, и я видел уже готовый отказать во всём его жест. Наконец, я вытащил своё предписание штаба Щербачёва, написанное на французском языке, и сказал, что я генерал Валь, зная, конечно, что это ничего для того не значит, а в руках английского министерства лишь обеспечило бы мне верный отказ в пропуске. Но я надеялся повлиять на офицера своим генеральским чином, прописанным в предписании. Тут неожиданно вдруг изменилась физиономия моего собеседника. Видно было, что он был потрясён, потом он вдруг протянул мне обе руки и высказал свою чрезвычайную радость, что я наконец приехал. Моё удивление шло крещендо по мере того, как я узнавал подробности и никак не мог сопоставить их с действительностью. Вот что случилось.
Когда я 1 ; месяца тому назад хотел ехать из Берлина через Рейн на Париж, я послал об этом телеграмму жене. Щербачёв, больше всего боявшийся подозрений в сношениях с Германией, немедленно дал мне телеграмму, чтобы я ни в коем случае не ехал в его штаб прямо из Германии, а направлялся бы через Копенгаген, где мне дальнейшее путешествие обеспечено. Я этой телеграммы, вследствие отъезда в Данциг, не получил. Одновременно Щербачёв обратился к Спирсу с просьбой оказать решительное содействие тому, чтобы меня из Копенгагена направили бы в Англию и дальше <во> Францию. Спирс, зная, что проделало со мной английское военное министерство, и симпатизируя мне лично, а также желая оказать любезность Щербачёву, телеграфировал энергичное требование прямо в своё адмиралтейство, а последнее, не запросив министерства, дословно послало распоряжение в Копенгаген, откуда оно попало на сторожевое судно, передававшее всякие распоряжения адмиралтейства. Честный служака, капитан «Sandhorst’а» первое время ждал, что к нему явится этот самый генерал Валь, но увидев, что его нет и что он, таким образом, не исполняет данного ему поручения, начал искать тщетно этого загадочного человека. Запросив во всех портах и получив ответ, что такого не знают, он уже решил запросить Адмиралтейство. А тут вдруг явился я сам.
Его радость была чрезвычайна. Он мне сообщил, что все английские броненосцы и суда в моём распоряжении, - и я могу на любом поехать за счёт английской казны, но тут же добавил, что, к сожалению, раньше двух недель не будет отправлений на Англию, и предложил мне у него пожить это время. Я этого не пожелал и попросил меня за мой счёт устроить на пассажирский пароход и вместо визы взял распоряжение Адмиралтейства, зная, что в Английском консульстве в Копенгагене начнут спрашивать, как и что, если я попрошу визу даже через S…<нрзб>, и в результате я не получу её. Билет мне был сейчас же взят, и на следующее утро мне подали отдельный маленький пароход и отправили на пассажирском пароходе на Hull вместе с моим другом Addisson’ом.
Т.к. этот пароход немного запоздал, то мы второпях не убедились, что механик знает, куда ехать. На «Sandhorst’е» тоже не знали. Надо было спросить. Никто по-датски говорить не мог. Механик повёз нас в обратном направлении. Посмотрев на часы, я увидел, что опоздал, а ведь у меня уже денег не хватило на билет, очень дорогой, и я истратил часть царских денег Щербачёва. Билет же терял силу с уходом парохода, и деньги пропали бы. Когда мы обнаружили, что ошиблись, то по времени было уже поздно. Начался сильнейший ветер прямо в лицо. Мне кажется, что я редко так волновался, как тогда, - разве при скачке в Швеции, когда мы ехали рядом с курьерским поездом. Но в бухте мы увидели дым дымящегося парохода на пристани. Нас подняли и ковры мои забрали, и мы поехали по чудесным, но ледяным датским берегам. В море нас буря трепала так, как я этого ещё не видал.
Мы прибыли в Hull, где моего адмиралтейского пропуска не признали. Я был в отчаянии, но английский чиновник оказался человеком с доброй душой, и меня впустили
В Лондоне я оставил свои ковры в клубе Addisson’а и, за неимением места в гостинице и денег, поехал к коменданту Victoria Station, как я это делал всегда. Он устроил мне комнату в военном бараке. Но тут я чем-то вызвал подозрение. У меня похитили револьвер и все мои бумаги. Подумавши основательно о положении, я вышел к американцам и заявил, что по делу капитана Martin’а все показания буду давать не я, уже отставший от событий, а Штральборн, который официально заведует этим вопросом, и на следующий день проехал в Париж, где встретил всех в живых, но где началась та драма, которая кончилась моим разводом. Об этом напишу в следующей книжке, если до того доживу.
Следующий том № 10: 1919-1922 украден германскими офицерами в 1945 г. в Кенигсберге. Я вкратце воспроизвёл его содержание на немецком языке за неимением русской пишущей машинки.
1948 г. Э. фон Валь.
При использовании ссылка на сайт Архива Русской Эмиграции (Бельгия) обязательна:
http://www.podvorje.com/
|
|
Дата публікації 25.02.2015 в 19:29
|
Свободное копирование
