Вскоре после этого моя жизнь совершенно изменилась. Мне пришлось бросить живопись и поехать в Ревель за деньгами. Для пояснения несколько слов о Щербачёве. После Брестского договора Щербачёв расформировал Румынский фронт, порвал с Украиной, сформировал и расформировал офицерские батальоны и отправил татарский корпус в Крым. После этого он оставил свой пост и поселился в Румынии. Когда Германия была разбита и немецкие войска ушли из южной России, большевики захватили власть. Щербачёв предложил Бертело сформировать русско-французскую армию и двинуться на Москву. Он гарантировал успех, если ему дадут хотя бы один французский корпус. Бертело согласился, но должен был запросить своё правительство. Щербачёв выехал в Яссы и сделал предварительные работы.
Клемансо, однако, не одобрил этого плана. Он предложил выждать ассигнования денег, чтобы сформировать (для этой же цели) наёмную армию на Румынской территории. Ею должен был командовать французский генерал фиктивно, имея при себе, в качестве решающего голоса, Щербачёва. Однако, часть войск была уже направлена Бертело до получения этой директивы (которая никогда не была осуществлена, т.к. денег никогда на это не было прислано). Пресловутая французская дивизия, которая себя опозорила в Одессе, и была частью этого корпуса. Начальник штаба этой дивизии, еврей Фрейденберг, вошёл в соглашение с большевиками. Получив от них хороший куш денег, он заставил начальника дивизии допустить позорный уход французов из Одессы.
После этого Щербачёв по просьбе Деникина поехал в Париж. Члены бывшего Временного правительства и глава правительства кн. Львов согласились с Деникиным для объединения военных вопросов назначить Щербачёва Военным представителем Армии при союзном командовании. Деникин сам просил Щербачёва помочь в Париже. Личное доверие к нему маршала Фоша способствовало тому, что Щербачёв стал руководителем всей белой политики. Сазонов, Министр Иностранных Дел, и Маклаков, Посол в Париже, при военном положении в России становились на второй план. Щербачёв делал, что сам считал полезным. В важных вопросах Щербачёв обыкновенно звал на совещание близких себе старших офицеров и в том числе меня.
В Сибири действовал Колчак, а на юге России – Деникин. Действия их не согласовывались, т.к. не было общего начальника. Каждый из них считал себя главным. При каждом из них сформировалось правительство, которое собиралось в случае успеха стать «Всероссийским правительством». Колчак и Деникин считали себя будущими диктаторами России. Необходимость подчинять одного другому была очевидна. Вместе с тем появилась необходимость заставить одного отказаться от власти – но не только его <самого>, но и его правительство, т.е. тысячи жаждущих власти людей. У кого же мог быть для этого нужный авторитет?
Решающую роль сыграл вопрос денежный. Бывшее Русское правительство имело громадные суммы за границей. Кто из двух правителей имел право ими распоряжаться? Кому из них банки должны были выдавать деньги? Надо было, чтобы государства, хранящие вклады, признали бы официально одно из этих правительств. Пока что ни тот, ни другой не могли получать деньги – тем менее эмигранты министры, сидевшие в Париже.
Щербачёв заставлял Сазонова принимать свои решения. В данном случае он, приняв решение, поехал к Деникину и убедил его подчиниться. Деникин уступил. История должна ему многое простить за этот подвиг. На обратном пути Щербачёв при свидании с маршалом Франше д ‘Эспере его проучил, как мальчишку, за его уступки большевикам. Маршал перед ним трепетал, зная его влияние в Париже. Колчак был признан союзными правительствами за главу Русского правительства. Колчак, не возбудивший этого вопроса, узнал обо всём этом постфактум из Парижа.
Другой вопрос, решённый тоже при мне, был вопрос о Северо-Западном фронте. Действия корпуса Родзянко, отряда кн. Ливена и прочих формирований (<2 фамилии нрзб>) надо было объединить под начальством лица, которое не навлекло на себя подозрения в германофильстве, - иначе не было бы поддержки со стороны французов.
В это время ген. Юденич в качестве частного человека, эмигранта, мирно жил в Финляндии. Об этом было известно Щербачёву. Дать знать Юденичу о своих планах Щербачёву было невозможно, т.к. связи с Севером не было. Щербачёв решил, что он в своих бумагах к союзникам будет писать об «армии Юденича», который своевременно об этом узнает и тогда и выступит. На совещании я возразил против этого <в том смысле>, что роль Юденича на Кавказе была не столь уж блестящая. Я указал на то, что недостаточно назначить Юденича, не действующего на Севере, на должность Командующего, раз тут себя уже проявили другие. Но решение было принято против моего голоса. Изумлённый Юденич узнал, что уже целый месяц пишут и получают снаряжение на его армию, которая фактически не существовала. Продолжали существовать ничем не связанные между собой группы Родзянко и т.д.
Такова была тогда власть у Щербачёва. Я избегал совместной службы с Щербачёвым, чтобы не пользоваться родством. Поэтому я не служил в своё время ни в 7-й армии, ни в штабе Румынского фронта. Лишь большевики заставили меня изменить поведение. В конце 1917-го и начале 1918-го года я стал Генералом для поручений при Главнокомандующем. В Париже я не захотел поступить на должность в Управлении Щербачёва. Усугубляли ещё эту точку зрения мои политические убеждения, о которых я писал раньше, описывая мои отношения к добровольческому движению. Я очень рад теперь, что я не занял никакого поста в Париже. Масса лиц обращалась ко мне с просьбами в надежде, что я повлияю на Щербачёва. Я этого принципиально не делал. Но приходилось выслушивать, прочитывать и давать тот или иной совет. Я не видел причины не исполнять отдельные поручения, если это не противоречило моим взглядам. Из близких Щербачёву я один только говорил по-английски. В этом направлении Щербачёв пользовался мной.
Начальником штаба Щербачёва был Головин, человек умный, талантливый, хитрый и тщеславный. Уже будучи в Академии Генерального Штаба, а потом в 7-й армии на роли помощника Щербачёва, Головин стремился затемнить своей деятельностью личность Щербачёва. В Париже он столкнулся с другим помощником Щербачёва Адмиралом Кононицыным <?>. Между ними произошла «руготня». Щербачёв должен был вмешаться, причём адмирал оказался прав. Головин после этого стал открыто в оппозицию Щербачёву. Штаб, чувствуя в Головине восходящую, а в Щербачёве – нисходящую – звезду, принял сторону Головина, в том числе племянники Щербачёва Гриша и Гриля, всю жизнь пользовавшиеся положением дяди и ставшие людьми благодаря ему.
Правительство Деникина не могло забыть Щербачёву подчинения Деникина Колчаку. Принятый с царскими почестями Деникиным, Щербачёв уехал тогда от Деникина под знаком всеобщей ненависти. Это чувство захватывало всё большее число людей на фронте, когда стали ходить слухи о безумных тратах Щербачёва и о его капризности и бездеятельности. Много лиц во Франции придерживались того же мнения. Это происходило потому, что масса сановников и прочих лиц, попавших в тяжёлое материальное положение, обращались к Щербачёву за казённым вспомоществованием, - у Щербачёва же кредиты были ограничены. Он не мог удовлетворить этих просьб. Это создало ему на месте врагов.
Дурные толки приняли такие размеры из-за жизни его семьи, что на фронте решили прислать А.Драгомирова посмотреть, что делается в Париже. Драгомиров в Париже на улице и в соборе в сопровождении казаков выступал в кавказской форме. Это раздразнило и так уже недовольных русскими французов. Вследствие этого и нетактичностей по отношению к Щербачёву Драгомиров провалился во французском мнении. Он увидел, что не так просто ревизовать Щербачёва, а потом его удалить. Щербачёв, делая вид, что он не замечает невоспитанностей Драгомирова, позвал его со всей свитой в Севр. Я жалею, что не был в этот день дома. Тут происходило обычное угощение с подчёркиванием роскоши и гостеприимства – именно того, в чём миссия Драгомирова и должна была уличить Щербачёва. По возвращении Драгомирова на фронт один из членов его штаба сделал сообщение всему обществу офицеров о личной жизни Щербачёва, сопоставляя её с лицензиями на фронте.
Свободное копирование
