У санинструктора есть бинты, вата, йод — самый минимальный набор для оказания первой помощи, и порой приходилось спасаться подручными средствами: у раненого не было даже заметно входного отверстия пули, но он, еще теплый, уже не дышал. И пульс нигде не прощупывался... Но все же на виске отыскалась чуть пульсирующая жилка, сосудик. Теперь раненого надо было срочно обложить грелками, но в землянке санчасти не намного теплее, чем за дверью, — декабрь. А рядом, в соседней землянке кухня, только не нашей, а чужой части. Бегу туда, собрав несколько фляжек:
— Ребята, срочно нужен кипяток!
—Нету, сестра, все пустили в котлы на щи…
—Наливайте во фляжки щей!..
По фляжке - на грудь, к сердцу, к ногам, к рукам, укутала, увезли… Довезли ли живого?..
Лодка – долбенка, которую волоком тащишь по снегу, тяжела сама по себе, а если в ней раненый – вдвое, раненый всегда тяжелей здорового.
Но были, как всегда бывает в жизни (а война, ведь, тоже жизнь), и забавные ситуации: приходит Сашка, удалой парнишка, «душа общества», но сейчас ему не до шуток – изводит зубная боль. Кладу в дупло ватку с йодом, с какими-то сердечными каплями (спирт!) – не помогает.
Ну, тогда спой! – требует Сашка: в дивизионной газете опубликована поэма Якова Хлемского, которая легко поется на мотив песни «Живет моя отрада…» Я стала ее напевать, ребята услышали, понравилось, просили иногда спеть:
Живет моя отрада
В высоком терему –
Туда и за декаду
Не долететь письму…
…На улице метелица
И впрямь метет, бела
Перед порогом стелется,
Траншеи замела.
А если кто появится,
За ним заносит след…
Но где она красавица,
Красавицы-то нет…
Где очи голубые,
Каштановая прядь,
В каком углу России?
Отсюда не видать…
…Когда вернусь, не ведаю,
Но знаю я одно:
Мне в дом родной с Победою
Вернуться суждено…
Пришлось петь одному – единственному слушателю. И я поняла, что выражение «зубы заговаривать» имеет буквальный смысл...
Позже, в наступлении, этому Сашке оторвало полступни — когда гитлеровцы отходили, они минировали все, что оставляли: случайно уцелевшие избы, землянки. Хотя в основном после них оставались только остовы сгоревших домов да печные трубы на пепелище...
Но «шебутной», как говорится, Сашка не утерпел — заскочил в один из уцелевших домов и схватил какую-то забытую детскую игрушку. По счастью — остался жив, но вот полступни не стало...
Были и трагикомические ситуации: во время наступления в уцелевший дом свезли с десяток раненых — у того левая нога, у того правая, у этого — пробита грудь, словом, неподъемные. А гитлеровцы пристрелялись к этому порядку домов малой артиллерией, кажется, «сорокапяткой», и хотя снаряды небольшие, но кладут их довольно точно, и стекла вылетают... А люди лежат молча, обреченно — подняться ведь не могут. Лихорадочно думаю — что же делать? Придумала!
— Ребята! У кого есть ложка, свою потеряла, есть хочу!
Сижу посреди избы, хлебаю большими глотками несоленую (на кухне кончилась соль, подвезти в наступлении не успели) густую затирку из темной муки. Смотрят, молчат, думают: наверно, тронулась с испугу... Потом кто-то замечает вслух:
— Ну, и здорова же ты жрать, сестренка! — Смеюсь вместе со всеми — цель достигнута, перестали обреченно вслушиваться: недолет, перелет... Когда стемнело, к дому подогнали подводы, увезли в полковой медпункт.
Мозаика воспоминаний пестро складывается из крохотных ярких частиц, зацепившихся в памяти. Но этот рассказ не специально о войне, ставшей частью моей жизни, как у всех, кто был жив в это время, а р судьбе моей семьи, о моей судьбе в те далекие годы...
Свободное копирование
