* * *
Вечером, 17 сентября, в гостеприимной адмиральской кают-компании был сервирован уютный стоя. Собирались кого-то фетировать, не то Любовь Надежды, не то Надежду Любви...
Увы, мы с Вовкой должны были покинуть «свет и тепло» и пуститься в Черное море.
Таков уж долг солдата:
Вставать от сладких снов
Для распрей и для битв...
(«Отелло» Шекспир)
* * *
Было две шаланды. Та, другая, шла впереди, и мы видели ее то белым, то черным приведением, в зависимости от перемены галса. Луна делала, эти превращения. Всех нас было на обеих шаландах десять человек. Выла зыбь, но не слишком. Мы шли бесконечно долго. Наконец, берег как будто бы стал угадываться. Но еще очень далеко.
Несколько раз поднимались разговоры о том, «сбивать парус» или нет. Пока одерживало мнение: «Чего обивать! Что ж ты думаешь, его тебе видно, так и он тебя видит».
«Он» — это был большевистский прожектор. Своим циклопским взглядом он водил по морю. В те минуты, когда этот несносный луч набегал на нас, становилось совсем светло... Парус вырастал над шаландой огромной белой птицей... И видны были наши лица, казавшиеся смертельно бледными, с резко прорубленными морщинами.
Это продолжалось одно мгновение, луч проносился дальше, очевидно, не заметив нас.
Если бы он заметил, то остановился бы, держал бы нас под лучом, — сказал кто-то. — Значит, не видит...
И шли дальше. Но, наконец, наступила психологическая точка. Все как-то заволновались разом, отчаянно переругнулись в мать, Христа и в веру, и мнение «сбивать парус» одержало верх.
«Сбили», то есть спустили, говоря по-русски. Рыбаки — те же моряки, и даже моряки parexcellence. А посему и они выражаются нечеловеческим языком.
Пошли на веслах.
Нас на шаланде было шесть. Двое отлынивали насчет гребли, в особенности один, самый здоровенный из всех нас. Ругались по сему поводу. Но все-таки шли.
Вдруг кто-тозаметил два огонька. Красноватые, еле заметные, они где-то очень далеко мигали над самой водой.
— Это катера!..
Все переполошились. Стали спорить и ругаться. Кто-то возражал, что это не катера.
— Как же не катера!.. (В мать, Христа и веру) вот же бегут они ... вот же бегут по воде!.. Назад!..
— Постой, куда же они бегут?..
— Навстречу друг другу. У них два катера и есть... Сторожевые катера!..
— А почему же, если они бегут навстречу, между ними расстояние не уменьшается?.. Огни, это — костры на берегу ... Какого черта катера с огнями будут ходить?!
— А это что?!!
Рыбак Тодыка обладает каким-то удивительным голосом. Он сидит на корме у руля и иногда разговаривает по-человечески. Но в некоторых случаях он рявкает со всеми скрежетаниями, какие можно только выдумать в человеческой глотке.
— А это что?!!
Это?.. Это, действительно, было нечто ... Там, за кормой, на востоке, небо чуть как будто подалось...
— Неужели заря?
— А что же такое?!!
Все звуки ада были в его голосе. Да, это была заря. И тут уже нечего было разговаривать. Катера — не катера, конечно, а костры, но заря ... Заря — это заря. На эту ночь предприятие можно было считать неудавшимся. До берега грести еще бог знает сколько, — несколько часов, а это значит высаживаться при полном свете, т. е. прямо в объятия сторожевой охраны большевиков.
* * *
Что делать?
Погода была приличная, а потому представлялся следующий выход. Вновь ставить парус, отойти дальше в море и там перестоять на якоре весь день вплоть до следующей ночи. Так и сделали.
Две шаланды стояли рядом. Море болтало без ветра. Было нестерпимо жарко. Время тянулось томительно, прерываясь короткими минутами сна.
Иногда ели консервы. Пробив противные дырки в жестянках, выцарапывали оттуда содержимое и ели с хлебом, который уже стал подмокать. Поев консервов, зарывались всеми челюстями в корки арбузов. Конечно, ругались. Но лениво, только потому, что нельзя же без этого.
Все они были между собой на «ты», звали друг друга Ванька, Колька, Сашка, Павка, Тодька ... Тут были рыбаки и офицеры, но разобрать их было трудно. К тому же некоторые из них были родственники друг другу. Большой, который не хотел грести, очень ожил и много ел. Колька непрерывно пел какие-то шансонетки, но иногда заводился на Вертинского.
Где вы теперь . . .
Кто вам целует пальцы ..,,
Куда ушел ваш китайчонок Ли ...
Тодька с кормы подхватывал:
Вы, может-быть, любили португальца ...
А затем прервал себя «скрежетом» собственного изобретения ...
— Колька... Колька... «Журавля»...
И «над ленивыми волнами» несся волосы дыбом подымающий «Журавль».
На меня это производило такое впечатление, как будто бы грядной блевотиной рвали в чистое море. Желто-коричневая мерзость струйкой опускалась в «хрустальный чертог». Впрочем, кой кого тошнило на самом деле.
Свободное копирование
