Несколько дней не писала. Солнце грет наши некрасивые, побитые стекла; весна подошла определенно — сильная, южная. Она хуже раскрывает мои раны, и я боюсь ее. Боюсь даже видеть то, что она делает вокруг.
За окном только слежу, как выползают из каждой щели люди и греются и радуются, стоя у стен. Розе, говорят, очень тяжело. Она все время без света в холоде, — а всего лишь половина срока прошла.
Вскрикнула от удивления. Привели новую партию из тюрьмы. В ней Дина, «племянница», уже на этот раз без «тетки».
Тетку отпустили на свободу. Племянница не изменилась, та же бархатная кофточка, платочек на голове, а вечером, когда божилась, появился опять бинт под рукой... Значить, нарыв все там. Я принесла ей обед, она до того истощена переходом, что не могла подняться.
С утра племянница лежит в бронхите,— тетки нет. Приходится И-ной и мне носить еду. Я спросила, — как дела ее. Она только замахала рукой, с теткой помирилась, но серебро пропало.
Не ссорились бы, и серебро было бы цело (Одна на другую донесла. Теперь Дина взяла всю вину на себя. Серебро же отобрали.), и не сидели бы тут. Приговорена к трем годам, но надеется на амнистию.
На амнистию надеются все. Ждут много от праздников (апрельских и майских). Некоторые смотрят мрачнее, ничего особенно хорошего до января не ждут.
Весь угол Румграницы настроен бодро. Смеются. Отпустят, — опять бежать будут, — и добьются. Есть одна еврейка средних лет (она же комнаты убирает) она в четвертый раз здесь и не остановится и перед пятым. Как далеко это от трагизма бедной Двойры!
Богачка с непарными ногами молча поглядывает на ноги. Сегодня она расстроена; ее муж заболел тифом, она надеется его вывезти.
Несмотря на странности костюма, ее все зовут миллионершей и всегда с неизменным уважением.
Свободное копирование
