Днем слышен звонок, и толпы женщин двигаются к флигелю за едой, за кипятком.
С другой стороны, другая толпа — мужчины — за тем же. Встречаются во дворе. Многие рады встрече. Группами стоят и сидят на подоконниках. Здесь это разрешено. Потеплело, и двор почернел от людей, как муравейник. Из окна я вижу все, но вниз не схожу, — сил нет.
По воскресениям оживает камера, приходят родственники, знакомые — всегда шумно — с большими корзинами в руках. Несколько часов слышен гул от разговоров. Даже зала с колонками оживает. Но больше сидят на постелях.
Подымаясь сегодня по лестнице, встретила ту самую бедную женщину, которая когда-то так убивалась в ЧК. Увидевши, вспомнила, как слезы ее никогда не высыхали. Фонтан остановился. Теперь к ней дочурка ходит, и она улыбается. Мы обнялись; я рада за нее.
Холод нестерпимый, руки коченеют, воды нет, на кранах висят длинные льдины. Шуб не снимаем, и от тяжести их и от холода тяжелеет голова и тянет ко сну.
Манька, не долго думая, разрубила две табуретки и зажгла огонь. Быстро и ярко осветилась камера. Думала о Розе — каково ей теперь? Ужас охватывает. В камере никто не жалеет ее.
Сегодня, растрепанная и бледная, ворвалась к нам Роза. Она вырвалась оттуда. Через десять минут ее увели, наказание усилили. Сильная она, говорит — «не тяжело», а у самой губы синие и зуб на зуб не попадает. Быстро собрали ей хлеба.
Свободное копирование
