Тюрьма - 18

17-го.

            Рассвет встретила Оля петушиным криком. Оля и Дуся (Обе молодые преступницы из уголовных.) лежат обе под столом (другого места нет), как в гробу. — Насчет этого вечные шутки.

            Сегодня вздумалось ей встретить день отча­янно хриплым криком молодого петуха. Всех сразу разбудила, и все рассмеялись.

            Днем обычная прогулка. — Легко морозило. Лиза и Оля так растанцевались с вечера, что и во дворе тоже продолжались танцы. Оля, по обыкновению, нага, сверху набросила лишь тулуп. Тело и молодые груди то и дело вид­неются под мехом. Отчаянная она, ее и холод не берет.

            Вернулись в камеру как всегда. Вдруг около четырех часов — вызывают: — «Засядкина, Новикова». (Оля Засядкина, Дуся Новикова.)

            По побелевшему лицу Оли я все поняла...

            Пятница — обычные 4-5 часов. Без объяснений стало ясно то, что сейчас произойдет. Заплакали все. Плакали даже те, кто, может быть, никогда не пролил слезы над собой. Всем стало ясно, что через несколько часов отнята будет жизнь у этих двух сильных, крепких телом и духом девушек, отнята будет насильно, ужасно.

            Старшей из них было всего 18 лет, и у обеих жизнь била ключом.   Дуся, более сла­бая, забилась головой об стол. Слышен был раздирающий, животный крик... Оля уже овла­дела собой.

            Бледная, строгая, высокая, стояла она среди нас, надевая спешными руками чистую ру­башку. — «Я знала с утра, что это будет сегодня», — процедила она сквозь зубы. Тут же спокойно отдала свое новое синее платье Лизе:

            — «Бери, тебе пригодится».

            Из двери грубо закричали, чтобы торопи­лись. Не прошло и пяти минут — они были готовы, обняли всех, низко поклонились — нам, плачущим. Слышу голос Оли около дверей: — «Желаю вам всем свободы, счастья, а мне...» — тут она не кончила и махнула рукой. — Дверь захлопнулась за ними.

            На полу лежала Лиза в припадке падучей. Ушла из жизни подруга, с которой она так связана в танцах. Пухлое личико откинуто на полу, лежит Лиза вся в крови. Фельдшер суетится около нее.

            Роза Вакс и тут не могла молчать, и в нескольких шагах от бьющейся Лизы броси­лась и она с криком на пол. Фельдшер показывает нам, что это не серьезно. Никто не придал значения этому припадку.

Ночью.

             Вечером тихо у нас; никто не шутит, не смеется. Ни слова об Оле и Дусе, но вся ка­мера с ними. В голове у каждой кровавые последние часы. Все молчат. Кто-то ложась спать говорит: — «А помните, как еще сегодня на рассвете Оля пропела петухом». Все помнят, но молчат.