21.V. С Тр/ифонычем/ разговаривал по телефону. Он гов/орил/ слабым, плохим голосом, но в Москву приехал, как обещал, и с Вор/онковым/ разговаривал. «Я передам вам этот разговор со стенографич/еской/ точностью».
Он сказал Вор/онкову/ «насильно мил не будешь», но всё твердил: «никакой пожарности, никакой пожарности», намекнул ему будто бы, что он еще будет обращаться «наверх». Но главное, Тр/ифоныч/ попросил у Вор/онкова/ отпуск — и тот охотно дал его — на месяц.
Меня огорчила одна его /Трифоныча/ фраза: «Я ему сказал, что смог бы написать только: «По сложившимся обстоятельствам...» — а он ответил: как угодно, в любой форме» (то есть подавай заявление об уходе — и только).
О поэме: «не дам же я вам читать с помарками — получите чистые листы».
Идти в С/оюз/ П/исателей/ на должность — «не может быть и речи».
Тяжелое у меня впечатление от этого разговора: похоже, что Тр/ифоныч/ сдается. Он почувствовал по моему тону, что я этого всего не одобряю, — и мы едва простились по телефону.
Настроение мое отчаянно скверное. Это — конец. В 4 ч/аса/ собрали редколлегию. Информировали тех, кто не знал, о последних событиях — и еще раз обсудили возможность публикации «Триптиха». Сейчас он для нас петля — а не печатать тоже нельзя. Тр/ифоныч/ рассуждает так: пусть уж причиной разгона будет не административный, а литературный повод. Решили — подождать передавать листы со стихами в цензуру — до понед/ельника/.
Свободное копирование
