20.V.69. Вчера звонила Ильина с претензией: почему я ничего не сказал ей о положении журнала, а теперь она узнала все, побывав на Пахре. Тр/ифоныч/ ходит там из дома в дом и, конечно же, рассказывал все как есть. Я очень разозлился на него: мы делаем невозмутимо-безразличный вид и не говорим ничего даже членам редколл/егии/, а он все разбалтывает — и это через день-два поползет по Москве как зараза.
Ал/еша/ ослабел и запил, мы с Мишей поехали на Пахру и по дороге заезжали за ним, но он был плох, и я уговорил его остаться дома.
Тр/ифоныч/, когда увидел нас, с большой досадой сказал: «Приехали...» Я так рассердился на него, что был резче, чем всегда. Сказал, что он может нас ненавидеть, но я должен сказать ему, в каком положении оказался журнал благодаря его слабости в последн/ие/ дни. Завтра сотрудники узнают — не могут не узнать — всё и, конечно же, бросят работать. Дело останавливается само собой из-за нашего бездействия и малодушия. А между тем — борьба еще небесполезна. Надо ответить В/оронко/ву формальным отказом по телефону и требовать обсуждения ж/урна/ла в ЦК. Быть может, и писать письмо генсеку. Все это я снова втолковывал ему, сначала вдвоем с Мишей, потом у Дем/ентьева/ — с его помощью. Главное — надо выходить, явиться бодрым и свежим в ред/акцию/ — и если это конец, то встретить его достойно.
Он уже склонен говорить: «А может быть, ж/урна/л уже выполнил свою задачу, сделав все, что мог». Но этим мы ещё успеем утешаться.
А/лександру/ Т/рифоновичу/ взошла мысль просить отпуск у В/оронко/ва. Но прежде, настаивал я, сказать ему решительно, что заявления об уходе не будет. Тогда и отпуск м/ожет/ б/ыть/ уместен. Завтра он клятвенно обещал приехать в Москву и провести эти переговоры. Я же решил про себя, что надо завтра же созвать редколлегию и информировать доверительно о том, что происходит, нельзя молчать дольше.
Разговор Дем/ентьева/ о поправках в своем «Триптихе» он отвергает. Видимо, такова судьба — будем посылать его стихи в 5-й номер, и будь что будет.
Свободное копирование
