Примерно в это время состоялось мое вступление в партию. Оно совпало с периодом окончания оттепели и началом нового витка если не террора, то зажима всяческих демократических тенденций. Решение моё не было случайным.
После выхода из комсомола, в котором моя жизнь протекала достаточно активно, желания становиться членом партии у меня не было - слишком со многим в ее деятельности я не был согласен. И хотя я продолжал считать себя человеком, разделяющим фундаментальные положения марксизма и сторонником социализма, но то, что делалось у нас, имело с социализмом очень мало общего. Я, конечно, поддерживал хрущевский курс демократизации, но отлично видел, что этот процесс заканчивается. Снова началось безудержное восхваление генерального секретаря, подавление живой мысли в литературе и искусстве и жестокий государственный диктат во всем, включая науку, технику и промышленность. Но этот процесс шел не сам по себе. Шла борьба нормальных людей с партийно-государственной номенклатурой, и оставаться в стороне от этой борьбы я считал преступным. Мне казалось, что именно партийные организации являются тем местом, где эта борьба протекает наиболее остро, и для того, чтобы участвовать в этой борьбе, стать членом партии я считал необходимым.
После разговора об этом с Мельбардом, решили вступать в партию вместе и подали заявления. В институте все прошло спокойно, а вот в райкоме не обошлось без "каверзных" вопросов. На парткомиссии, членами которой были партийные пенсионеры старой сталинской закваски, мне задали такой вопрос:
- Как объяснить, что я, такой активный комсомольский деятель, не вступал в партию столько лет?
Отвечать стандартно, что считал себя недостаточно подготовленным, я счел глупым, но еще более глупо было бы рассказывать этой публике о своих мыслях и сомнениях и о том, что вступаю в партию, чтобы попытаться бороться с теми тенденциями, которые начали превалировать в ней сегодня. И я решил схохмить. Отлично понимая, что подавляющее большинство людей вступало в партию ради карьеры, я ответил, что карьеристскими соображениями было вызвано мое длительное не вступление в партию.
- Как так? - спросили они.
- Дело в том, - отвечал я - что время выхода из комсомола совпало у меня с острой необходимостью решения личных проблем. Мне нужно было защитить диссертацию, получить высокооплачиваемую должность и, самое главное, квартиру. Я считал для себя недопустимым, во избежание ненужных разговоров, оформлять свое членство в партии до решения всех этих личных проблем. Сейчас я заведующий лабораторией, получил квартиру и лично мне ничего не нужно. Теперь обвинения в карьеризме мне не грозят, и поэтому я могу вступить в партию.
Члены комиссии смотрели на меня ошарашенными глазами, но произнесли только фразу:
- Вы неправильно рассуждаете.
Вскоре после того, как я стал кандидатом в партию, было принято решение резко ограничить прием в партию интеллигенции. Именно в ней руководство видело главную опасность брожения и приняло все меры к тому, чтобы в партию попадали только те, кто достаточно убедительно доказал свою верноподданность.
Мои надежды на то, что партия окажется полем политической борьбы, оказались слишком наивными. Может быть, она и происходила, но где-то на самом верху и носила не столько политический, сколько шкурный характер. Единственно, что удалось мне на этом поприще, это стать пропагандистом и в своей пропагандистской работе руководствоваться не столько методическими разработками, сколько собственными соображениями по рассматриваемым темам, и эти соображения подчас были очень далеки от того, что нам предписывалось говорить. Как я уже говорил, изменение политического климата в стране сказывалось и в таких областях, как наука и техника. И почувствовать это мне пришлось почти сразу.
Свободное копирование
