«Контрандья» уже стабильно работает, богатые пески беспрерывно идут на-гора, как вдруг меня вызывают на прииск «25 лет Октября» — срочно к начальнику прииска Сентюрину. Зачем, что случилось — ума не приложу. Не перебрасывают ли нас еще куда?
На лесовозе подъезжаю к прииску. У здания администрации вижу известную в районе синюю «Победу» — это машина А. И. Власенко. Зачем он здесь? В какой связи я понадобился? Ничего не понимаю. Вокруг райкомовской машины крутятся несколько человек из руководства прииска. Видимо, им надо по каким-то делам в Сусуман и они рассчитывают добраться на машине секретаря райкома. Проходя мимо, слышу, что им отвечает водитель: «Александр Иванович хочет Туманова с собой взять».
Не знаю, что и думать.
Вхожу в кабинет Сентюрина. У него Власенко.
— Как дела? — спрашивают.
— Идут, Александр Иванович, — отвечаю осторожно. Власенко задает еще пару общих вопросов и вдруг без всякого перехода:
— В Сусумане работает комиссия с правами Президиума Верховного Совета СССР. Она пересматривает дела осужденных по политическим статьям…
— Интересно, при чем тут я?
— Ты готов ехать со мной в Сусуман?
— Всегда готов, — отвечаю, — только зачем? Власенко смотрит на меня, как будто видит в первый раз.
— Ты же начинал с политической… Так что едем! Разговор происходит вскоре после XX съезда партии, когда после нашумевшей речи Хрущева, резолюции о преодолении культа личности и его последствий уже начали мало-помалу выпускать из лагерей политзаключенных. Но в подавляющем большинстве колымских зон эти новые веяния воспринимаются давно отчаявшимися, утратившими всякие надежды людьми со свойственной лагерным старожилам недоверчивостью и боязнью снова быть обманутыми. Я тоже не строю на этот счет иллюзий. Пройдено двадцать два лагеря, пять лет заключения в самых страшных — на Широком, Борискине, Случайном, жизнь по заведенному кругу: следственная тюрьма — больница — БУР или ШИЗО — снова побег — следственная тюрьма… Конечно, безумно хочется вырваться, но я не думаю и не надеюсь, что это может случиться, во всяком случае — скоро.
Стоит теплый летний день, когда наша «Победа» въезжает в Сусуман, несется мимо хорошо знакомых мне зданий, с которыми так много связано. Власенко и я выходим у одноэтажного дома, где помещался первый отдел Западного управления лагерей и где начинались мои колымские «университеты».
— Спроси в спецотделе, когда завтра комиссия начинает работу, и к этому времени приходи, — говорит Власенко, прощаясь.
В моей голове мысли, одна счастливее другой: у меня сейчас двадцать пять, предположим, десять скинут, останется пятнадцать, а с зачетами будет лет шесть! А вдруг пятнадцать скинут?! Останется десять, а с зачетами — совсем ерунда… Не верится, что, имея по приговору суда двадцать пять лет, можно оказаться на свободе в обозримом будущем. Все это на бешеных скоростях прокручивается в моей голове, не дает успокоиться. В спецчасти мне говорят, что комиссия начинает работать с 10 утра, и я слоняюсь по поселку, не желая никого видеть, боясь нечаянными разговорами спугнуть ожидание.
Свободное копирование
