Нашим батальонам дан был приказ сперва расположиться в Тверских уездах, а потом идти в Литовские губернии. Это был первый мой поход, или лучше сказать, моя первая военная прогулка. Везде раздавались песни солдат; офицеры гарцевали на конях и бились об заклад, кто кого обгонит. Веселый миг настоящего отдалял от нас будущее. На привалах и ночлегах мы пировали под открытым небом, играли в карты, шутили, смеялись. Хотя я вполне втянулся в вихрь жизни военной, однако же иногда как будто бы украдкой от самого себя читал, кропал стихи, прозу, но вовсе не помышлял о названии писателя; чернильный мой скарб бросал в огонь.
Батальон наш вступил в Ржев, а я отправлен был в Петербург дипломатом в канцелярию князя Зубова и к Николаю Петровичу Архарову, тверскому наместнику, с просьбой, чтобы дозволено было батальону нашему расположиться по сопредельным уездам. В Петербурге остановился я в доме генеральши Лебедниковой, родной сестры Свистунова, переводчика "Детского Чтения" г-жи Бомонд*. Тут жил и зять ее, Литвинов, учивший рапирному искусству внуков Екатерины. Для меня каждый день в семействе Литвинова был праздником гостеприимства, потому что я видел, что сходство нравов, мыслей, все соединяло счастливую чету. Ласка - магнит сердца; и теперь живет в моей памяти их нежная заботливость обо мне. Одно набрасывало тень на жребий: они не веселились улыбкой колыбельных птенцов. Цвела их жизнь и быстро отцвела! Супруга, томимая чахоткой, сошла в могилу. Вместе со смертельной горестью семена той болезни запали в грудь горестного вдовца.
______________________
* Напечатано в С.-Петербурге 1783 года.
______________________
"Я не переживу ее, - говорил Литвинов, - днем и ночью образ ее в глазах моих. Слышу ее голос, она зовет меня". И он через несколько дней умер. А казалось, любви надобно бы было век вековать. Но они:
...в том свете жили,
Где все прекрасное напасти огромили!..
Однажды шел я по Литейной улице мимо каменного дома. Из растворенного окна второго этажа слышу голос: "Сергей Николаевич!" Оглядываюсь. То был голос Владислава Александровича Озерова. Спешу к нему. Он сочинил тогда свою трагедию "Олег". С торопливостью авторской он принялся мне читать ее, прося быть его цензором. В пятом действии я предложил некоторые изменения; сочинитель согласился, и при мне сделал поправки, и подарил десять апельсинов. А я сказал:
Не дари меня ты златом,
Подари меня собой,
Что в подарке мне богатом:
Лучше злата дар мне твой.
Озеров и в лаврах трагика не переменился ко мне. Я узнал Озерова в стенах корпуса; он читал мне там первый свой опыт в русском стихотворстве; то было послание "Абеларда к Элоизе", переведенное из сочинений Коларда. Это был слабый отблеск подлинных писем Абеларда к Элоизе. От "Олега" до "Эдипа" - шаг исполинский. В памяти Озерова вмещался весь театр Корнеля, Расина, Вольтера. Превосходно знал он французский язык, играл французские трагедии в некоторых домах вельмож и с блеском высказывал свои речи. Среди славы своей Озеров безвременно угас от той чувствительности, которая творит писателя, а нередко и ведет его к жребию певца освобожденного Иерусалима.
В бытность мою в Петербурге 1796 года общим предметом было преднамеренное бракосочетание Юного короля шведского с великой княгиней Александрой Павловной. Оба цвели весной жизни. Сама любовь возлелеяла дщерь Павла и Марии. Сердце ее сказалось сердцу Густава. Густав пленился в ней ею. От отца наследовал он и престол, и рыцарский его дух, и жребий злополучный.
Политические излучины положили преграду их союзу. Герцог Зюдерманландский, дядя юного короля, настаивал, чтобы предварительные обряды бракосочетания совершались по узаконениям шведским. А граф Аркадий Марков, подкрепляемый князем Платоном Зубовым, вопреки убеждениям опытного графа Безбородко, мечтал, что победят упорство сынов Скандинавии. Назначен был день сговора по русским обрядам; устроилось торжество в чертогах Екатерины, но судьба на западе жизни назначила ей ждать и не успеть. Тщетно Аркадий Марков истощал увертливое свое дипломатическое витийство, герцог неподвижно сидел на стуле, а юный король курил трубку и быстрыми шагами ходил по комнате. Не сбылось, не состоялось. А град Петров говорил: "Судьба определила Екатерине быть великим человеком; принялась за женское дело, а потому и не успела".
Мне случилось обедать у Анны Никитишны Нарышкиной, помещицы села Тарутина, где 1812 года был стан Кутузова и откуда он писал к ней, чтобы сохранены были тамошние укрепления в память потомству. За кофеем хозяйка завела речь о скоротечности временной жизни. Она была очень умна. Казалось, что как будто слышал я, как об этом говорили древние и новые философы.
Из Петербурга в октябре отправился я к батальону и привез дозволение занять уезды, прикосновенные к Ржеву, где первоначально мы остановились. Но вскоре пришло приказание из Тверской губернии выступить нам в Литву. Мы выступили; но один день, один час, одно мгновение - и все переменилось. Не было никакой вести о болезни Екатерины, и 1796 года ноября 6-го ее не стало.
Екатерина Вторая не могла пережить той Екатерины, которая будто бы приковала счастье к колеснице своей. Неудачная помолвка и исполинский разгром держав европейских сильно потрясли и подействовали на ее душу. Казалось, Промысл непостижимый изрек, чтобы конец старобытного существования Европы был предтечей кончины Екатерины. Она сама предвестила ее за несколько дней до шестого ноября, разлучившего Екатерину и с престолом и с Россией. При выходе ее на крыльцо сверкнула молния змееобразно и рассеялась перед нею.
"Это знак близкой моей смерти", - сказала она, - и шестого ноября, подобно внезапно блеснувшей молнии, внезапно уклонилась она в гробницу.
Опубликовано: "Записки Сергея Николаевича Глинки". СПб., 1895.
Сергей Николаевич Глинка (1776 - 1847) русский литератор, мемуарист, майор в отставке, издатель журнала "Русский вестник" (1808 - 1826 гг.), с 1827 по 1830 - цензор.
Свободное копирование
