Дневник Софьи Толстой - 8

10 декабря

   Прошло десять дней с тех пор, как я писала свой дневник. Что было? Трудно собрать все события, тем более, что все было тяжелое, и многое еще новое и тяжелое открылось мне. Постараюсь все вспомнить.

   2 декабря я была в концерте "Бетховенский вечер". Ауэр и д'Альбер играли четыре сонаты со скрипкой. Наслаждение было полное, и душа моя успокоилась на время. Но на другой день я увидала в газетах объявление "Северного Вестника" о статье Л. Н. Кроме того Таня со мной поссорилась, упрекая за мое мнимое отношение какое-то к С. И., а я его месяц до того не видала. Я оскорбилась страшно; меня мои домашние всегда умеют сделать без вины виноватой, если я, как делала всю жизнь, не рабски служу и покоряюсь всем требованиям семьи, а изберу какой-нибудь свой путь, как теперь избрала занятие музыкой. И это вина!

   На другой день получена была телеграмма от Доры и Левы, что они едут, от Л. Н. ничего.

   Я так нетерпеливо ждала Л. Н., так готова была ему писать, служить всячески, любить его, не доставлять ему никакого горя, не видать и С. И., если ему это так больно, что известие о том, что после месяца разлуки он не едет ко мне, да еще печатает статью в "С. В.", привело меня в состояние крайнего отчаяния. Я уложила вещи и решила ехать куда-нибудь. Когда я села на извозчика, я еще не знала, куда поеду. Приехала на петербургский вокзал, хотела ехать в Петербург, отнять статью у Гуревич; но опомнилась и поехала к Троице. Вечером, одна, в гостинице, с одной свечой в грязном номере, я сидела как окаменелая и переживала всю горечь упреков моему равнодушному к моей жизни и любви -- мужу. Я хотела себя утешить, что в 70 почти лет уже нельзя горячо чувствовать; но зачем же обман и тайные от меня сношения и статьи в "С. В."? Я думала, что я сойду с ума.

   Когда я легла и заснула, меня разбудил нянин и Танин голоса и стук в дверь. Таня почему-то догадалась, что я именно поехала к Троице, обеспокоилась и приехала ко мне. Я была очень тронута, но состояние моего отчаяния не изменилось. Таня мне сообщила о приезде Доры и Левы и о том, что Л. Н. приезжает на другой день. И это уж меня не тронуло. Я слишком долго и горячо его ждала, а тогда уж сломалось во мне опять что-то, и я стала болезненно равнодушна ко всему.

   Таня уехала, а я пошла к обедне. Весь день (девять часов) я провела в церкви. Я горячо молилась о том, чтоб не согрешить самоубийством или местью за всю боль, постоянно причиняемую мне мужем; я молилась о смирении, о чуде, которое бы сделало наши отношения с мужем до конца правдивыми, любовными, доверчивыми; молилась об исцелении моей больной души.

   Исповедь моя была перед богом, так как старец, схимник Федор, так дряхл, что не понимал даже моих слов; он всхлипывал поминутно от нервности и слабости. Что-то было очень таинственное, поэтическое в этом говений; в каменных проходах, келиях, простом народе, бродящих всюду монахах, в молитвах, длинной службе и полном одиночестве среди не знавшей меня толпы молящихся. Вернувшись, вечером я читала долго правила и молитвы по книге, находящейся в гостинице. На другое утро я причащалась в Трапезной церкви. Был царский день (6 декабря) и готовился роскошный для монастыря обед: четыре рыбных блюда, пиво, мед. Посуда: тарелки и кружки оловянные; на столах скатерти, служат послушники в белых фартуках.

   Потом я, простояв молебен, пошла бродить по Лавре. Цыганка нагнала меня на площади: -- Любит тебя блондин, да не смеет; ты дама именитая, положение высокое, развитая, образованная, а он не твоей линии... Дай 1 р. 6 гривен, приворожу: идя за мной, Марью Ивановну все знают, свой дом. Приворожу, будет любить как муж...

   Мне стало жутко и хотелось взять у ней приворот. Но когда я вернулась домой, я перекрестилась и поняла, как это глупо и грешно.

   Вернувшись в номер, мне стало тоскливо. Телеграммы, которой я ждала от Тани о приезде Л. Н., не было. Поев, я поехала на телеграф, и там были две непосланные телеграммы: одна от Тани, другая длинная, трогательная от Л. Н., который меня звал домой.

   Я немедленно поехала на поезд.

   Дома Лев Николаевич встретил меня со слезами на глазах в передней. Мы так и бросились друг к другу. Он согласился (еще в телеграмме упомянув об этом через Таню) не печатать статьи в "Северном Вестнике", а я ему обещала совершенно искренно не видать нарочно С. И. и служить Л. Н. и беречь его, и сделать все для его счастья я спокойствия.

   Мы говорили так хорошо, так легко мне было все ему обещать, я его так сильно и горячо любила и готова любить...

   А сегодня в его дневнике написано, что я _с_о_з_н_а_л_а_с_ь_ _в_ _с_в_о_е_й_ _в_и_н_е_ в первый раз, и что это радостно!!.. Боже мой! Помоги мне перенести это! Опять перед будущими поколениями надо сделать себя _м_у_ч_е_н_и_к_о_м, а меня _в_и_н_о_в_а_т_о_й! А в чем _в_и_н_а? Л. Н. рассердился, что я с дядей Костей зашла месяц тому назад навестить С. И., лежащего в постели по случаю больной ноги. По этой причине Л. Н. страшно рассердился, не ехал в Москву и считает это _в_и_н_о_й.

   Когда я стала ему говорить, что за всю мою чистую, невинную жизнь с ним он может простить меня, что я зашла к больному другу навестить его, да еще с стариком дядей, Л. Н. прослезился и сказал: "Разумеется, это правда, что чистая и прекрасная была твоя жизнь"...

   У нас всякий день гости; скучно, суетно. Лева в Москве не в духе. Вчера были для Левы и Доры в Малом театре. Шел "Джентльмен" князя Сумбатова. Сегодня обедает Bouvier, корреспондент французских газет "Temps" и "Debats". Играть на фортепиано не приходится. Усиленно переписываю для Л. Н., поправляю корректуры и всячески служу ему.

   Вчера ночью страшная невралгия...