Не могу сказать, что мама часто рассказывала о войне. Редко сама что-то вспомнит. Чаще, когда начинала расспрашивать.
За несколько дней до 23 феврали и 9 Мая мама затихала, переставала быть активной. Смотрела фильмы, слушала песни, молчала. И плакала. Тихо и как-то спокойно. И от этого мне становилось уж очень тяжело на душе. Знала, что надо помолчать. Чтобы не мешать ей вспоминать и снова возвращаться туда… В ту ее войну.
Мама не была одарена талантом рассказчика. Поэтому очень коротко говорила. О разном. Часто забыв, с чего начала, уже совсем про другое рассказывала. Меня, как человека конкретного и системного, это почти всегда раздражало.
Долго слушать не могла еще по одной причине – мне становилось страшно, больно, грустно… А еще не знала, что ответить на вопрос, который мама задавала тоже всегда в наших с ней разговорах о войне: «За что такое пришлось пережить?».
Самое удивительное в том, что слышу мамин голос, ее слова, интонации…
Вот и записываю, не подбирая слов. Слышу и тороплюсь. Надо успеть, пока голос звучит. Меня пугает некоторая мистика этой ситуации. Не знаю, что это… И почему именно сейчас, накануне 65-летия Победы, вдруг все наши разговоры вспоминаются и становятся такими отчетливыми и реальными...
Быстро бегут пальцы по клавишам… Медленно текут слезы по щекам...
Начало войны
- Мама! А ты помнишь, где была, когда про войну узнала?
- На работе была. Мы тогда и не поняли ничего. Что за война, с кем? Мне семнадцать только исполнилось. Мы же тогда другие были. Я в кино всего несколько раз была. Радио слушала, конечно. Но мы не были такими умными, как вы. Вот и не поняла. Мужчины сразу сказали, что в армию забирать будут. Но тогда не думали, что всех и так скоро.
- А как добровольцем стала?
- Ой, да я честно тебе скажу: пошла добровольцем, потому что деваться мне некуда было. В кино показывают, что все из чувства патриотизма. У меня тогда не было его. Дурочка я была маленькая. Совсем без него, без патриотизма. Хотя многие действительно шли сами. Не ждали пока призовут.
Я тебе говорила уже, что в 40-м году у Шуры, сестры своей сводной, жила. Я училась, жили хорошо. Но именно тогда Костю, мужа ее, посадили. Вот же бывает. Шеф-поваром в ресторане столько лет отработал, и никто даже никогда его в воровстве заподозрить не мог. Он очень честный был. А повар уж какой! Как же готовил! Да и я у него многому научилась. Какие колбасы он делал…
- Мам! Ну, мы же не про Костю…
- Подожди. Раз про него вспоминаю, значит надо так. А знаешь, за что его посадили? За проволоку.
- Какую проволоку? Ты чего?
- Вот такую. Обыкновенную. Он мимо стройки шел с работы. Поздно возвращался из ресторана. Увидел, что у забора моток проволоки лежит, нагнулся, взял, домой принес.
Шура его еще спросила: «На кой она тебе нужна, проволока эта». Сказал, что может быть пригодится. А она вот и пригодилась, чтобы посадить. На пять лет. За кражу государственного имущества. Кто-то видел и в органы письмо написал. Его из ресторана и увезли.
- Так, мама, с проволокой разобрались. Ты про то, как в армию попала, расскажешь или нет?
- Так я и говорю. Костю посадили. Тогда Шура сказала: «Уезжай. Мне детей кормить нечем. А тебя тем более». Вот я собралась и к Марии поехала.
- Какой Марии?
- Ну, к нашей. К тете Марусе. Сестре моей другой сводной. У нее муж красный командир был. Они хорошо жили. Он разрешил, чтобы я приехала. Осенью в медучилище поступила на учебу. Но только полгода выдержала. Не могла я покойников видеть. Да и в морге мне плохо всегда становилось.
- Это у тебя уже тогда аллергия на лекарства проявилась?
- Да кто тогда про аллергию эту знал. Плохо и все. Устроилась работать на маслобойный завод. Зарплата хорошая. А халвы там можно было есть столько, сколько захочешь. Как же я ее любила. Она такая была…
- Мам! Давай про халву потом. Как в армию попала?
- Да как. Очень просто. В июне война началась. Муж Марусин еще весной уехал в лагеря, потом писать перестал, деньги присылать тоже. Ничего мы о нем не знали. Есть стало нечего. Да еще случай такой неприятный произошел…
Маруся уехала куда-то. Меня с ребятами оставила. А Вовка, ему три года было, орет, не переставая: есть все время просит. Стасик, он на три года старше, тоже плачет. Но тихо так. Как же это страшно, когда детей кормить нечем. А в доме ничего. Был маленький кусочек сала. Разрезала им пополам. А сама убежала за хлебом. Возвращаюсь: Вовка в крови весь, орет. Стасик дрожит и сказать ничего не может. Заикается. Смотрю: у Вовки нитка торчит изо рта. Дернула – не дергается. Он нитку с салом проглотил.
- Какую нитку? Ты что говоришь?
- Ой, да достали мы ее, эту нитку. Я воды в него много влила, чтобы его вытошнило. А вот, что получилось. Вовка свой кусочек сала быстро проглотил и стал у Стасика еще просить. Ну а тот и придумал: обвязал сало ниткой, дал Вовке и сказал: «Соси, но только не глотай. Мое сало». Ну, трехлетний голодный ребенок разве может не проглотить. А кровь была, потому что Стасик вынуть свое сало пытался. Горлышко Вовику ниткой и порезал.
Ну а меня Маруся и выгнала после этого. Завод наш уже закрыли. Я без работы осталась. Она так и сказала: «Мне детей не прокормить. Сама живи, как знаешь». До 18 лет на фронт не брали. Вот и пошла я в вольнонаемные. Сказала, что полгода на медсестру училась. Вот меня санитаркой в госпиталь и направили. Хорошо, что Маруся жить у нее в доме разрешила. Она иногда злилась на меня. Но вот все же не выгнала совсем. А то я бы точно не выдержала. Не все время в госпитале была. Иногда домой прибегала. Чтобы хоть немного в себя прийти.
Свободное копирование
