В середине декабря посадил я Варюшку на поезд, и свистнул паровоз. Укатила Варя в Москву на то время, пока я буду строить дом. Чем скорей я его построю, тем скорей она вернется, и мы снова будем вместе. Тут не до Гайкиной «дэвочки»!
Вязать каркас пришлось просить и нанимать знавших это дело людей. Был на Предшахтной кировский мужичок Глебов – малость кривоватый, нога колесом – прихватил он паренька, и мы втроем в два дня связали каркас. В «садах Черномора» над снегом высился скелет будущего очага, радуя сердце и веселя глаз. Целыми днями и ночами я, как ломовая лошадь, таскал, возил, колотил, засыпал шлаком стены. За ночь метели заметали, скрыв под снежными сугробами место, где строился дом. Часами приходилось разгребать снег, чтобы отыскать, сориентироваться и начать работу. Случайно по привычке взятый в рот гвоздь мгновенно прилипал к языку, и отодрать его было нелегко. Кровоточили губы. Машинисты, кочегары и весь знакомый и незнакомый народ кто чем старались помочь. Как-то сижу я в своем снежном котловане, строю, пилю, прибиваю. Слышу, идет по путям на шахту тяжелый состав, паровоз настойчиво гудит: «Ту…Ту…Ту…» Выглянул я из снежной ямы и вижу: летят, втыкаясь в снег, как свечи, бревна крепежного леса. Скидывают, скидывают. Человек строится – помощь нужна. И не знаешь, кого благодарить! Такой на Севере закон: суровая жизнь, суровый народ, хлебнувший лиха сполна, а заглянешь в сердце – и жалость в нем, и доброта, и сострадание. Сам через все прошел, знает: одному не под силу, подмога нужна. Так помощь и шла. Бог весть откуда и от кого. Придешь на стройку, а там к стене плита чугунная привалена. Дверца к печке, заслонка. Тот, кто принес, не объявится. Спасибо никому не нужно. Лишнее отдал, да и все. Хасан печку сложил – копейки не взял, а печка что нужно – с духовкой, на две комнаты, с плитой в шесть оборотов. Не было кирпича, у многих спрашивал, сказали: «Посмотрим», – и приволокли платформу под самый дом. «Разгружай быстрей, чтобы не видели». Так за мизерную плату состряпал мне Глебыч, кировский мужичок, две оконные рамы, дверь входную, стол, табуретки. Правда, все они были малость кривоваты, но дело не в том. В долг сварганил мне один мужичок две широкие тахты на пружинах, по всем правилам, да еще научил меня, как их делать, как веревками переплет вязать, так до сих пор вспоминаю, когда старую мебель перетягивать приходится. Строился дом хоть и тяжко, хоть и лихо было на сорокаградусном морозе, но стены уж забраны, шлаком засыпаны, потолок подбит, рамы вставлены. Не дует ветер, не заметает метель. Вот уж и печка затопилась, из трубы струится дым.
Гайк Мыкыртычеч был славный малый, в то время ему было под полсотни лет. Ожидал он свою «дэвочку», соблазнявшую его своей красотой, по его словам, давно еще, в лагере где-то. Сам он строить или не мог, или не хотел, думал на мне проехаться. Я ему твердо отвечал: «Нет, строй сам, я помогу». Моя половина растет как на дрожжах, потому что строю и день и ночь, хотя была еще сплошная ночь.
Гайк так однажды разошелся в своем армянском темпераменте, что, бросившись к дому, заорал:
– Сейчас шанхай шпичком поджигай!
Пришлось дать ему мощный апперкот и посчитать над ним: «Раз, два, три». Гайк поднялся, потрогал челюсть и сказал:
– На мэсте.
Взял топор и начал строить себе дом, а я ему помогать.
Дело пошло и у него. Девочкам дом строить надо. К сожалению, мне не раз приходилось кулаками приводить Гайка в чувство. Таков был Гайк. Но как ни странно, вражды между нами не было.
Свободное копирование
