Маленькая ординаторская, топчан – тут спать, стол, стул, шкафчики с медикаментами, шприцы, градусники и все, что надо. Санитар – эстонец. Одна палата, тридцать коек, тридцать смертей и еще на очереди. Один помрет, другого принесут. У всех открытая, палочки Коха плавают в воздухе, воздух спертый, сладковатый от мокроты. Перелистал истории болезней, больше прибалтов. Назначения – понятно! Я вошел в палату.
– Друзья мои, я ваш фельдшер, меня зовут Алексеем. Все приняв и со всеми познакомившись, я пошел к Кизгайло и попросил у него второго санитара для подмены: одному не справиться. Он обещал.
– Вы, находясь в палате, повязку на лицо из марли надевайте, все-таки открытая!
– Хорошо, доктор, но я не боюсь.
Все мои новые пациенты знали, что они смертники, что путь им отсюда один – в тундру, но дух у них был крепкий, и я убеждался в этом каждую ночь. Человек, как правило, умирает ночью. У Жука еще в Муроме в его труде «Мать и дитя» я прочел, что человек умирает в час своего зачатия. Поверить можно – проверить невозможно. Мои подопечные умирали ночами. Ночами принимал смерть, днем спал урывками. Повязку не надевал, мне было стыдно и неловко. Будь что будет.
Однажды ночью страшно трудно, долго и мучительно умирал человек. Туберкулезники, как правило, умирают в полном сознании, потому смерть их тяжела, ибо сознают свой час. Смерть их тяжка тем, что она держит тело и душу умирающего в тисках агонального состояния часами, то сжимая их, то вновь отпуская. Последние жизненные силы вступают в неравную схватку со смертью. Душа не в силах покинуть тело – тело не в силах перешагнуть через роковую черту, за которой наступают покой и освобождение. Медицина тут бессильна. Ее применение только лишь усугубляет и продлевает страдание умирающего.
Мама, на руках которой многие так умирали, помогала им спокойно отойти, крестя их крестным знамением, что, по ее словам, облегчало душе несчастного мирный переход в жизнь вечную. В эту ночь вспомнил я рассказ мамы. Будучи бессильным помочь, облегчить, спасти умиравшего, я начал крестить его голову, лежащую на моих руках. Агония затихла: все спокойней и спокойней приближалась смерть. Тело не металось, в глазах исчез ужас. Вот она пришла и освободила! Неожиданно в полной тишине ночи слышу я чей-то голос:
– Доктор, а доктор! Когда я буду умирать, ты и меня крести.
Так я и крестил моих смертников, помогая им освободиться. Много раз мне приходилось бороться за человеческие жизни там, где теплилась хоть маленькая надежда. В этой палате надежды не было, а было одно желание – облегчить смертный час!
Свободное копирование
