Под их неусыпным глазом и ухом, окруженный доблестными войсками с автоматами наготове, наш этап подошел к вахте ОЛП особого режима шахты № 40. Во куда занесло меня после карантина! В последний раз обнялся с Ванькой Кудриным, а сильней лагерной дружбы нет дружбы. Может быть, на фронте – не знаю, а про лагерную – гарантирую. Поцеловав друг друга, со слезами на щеках мы расстались навсегда!
– Саратов, Кузнечная, 5, запомнил?
– Да, да!
Запомнил и нашел улицу Кузнечная, 5, но на том месте новый дом, и никто ничего сказать не мог. Времени было в обрез!
Общий барак, на работу пока не гонят, нарядчики медработников берегут, пригодятся. Санчасть забита литовцами. Главврач – Кизгайло, врачи, кроме одного, Ивана Ковыля, – литовцы, фельдшеры – литовцы, санитары – литовцы, больные в основном тоже литовцы. Попробуй! Подружился с Иваном Ковалем! Молодой врач из Киева.
– Иван, – говорю, – неужели никак?
– Да что ты, сам на липучке вишу, вся власть в руках наших братьев.
– Послушай! А ты не можешь как-то между прочим, при случае, сказать Кизгайло, что там в общих бараках фельдшер-литовец пропадает?
– Да какой же ты литовец? – смеется Иван.
– А ты скажи, твое дело сказать, остальное мое дело. Скажешь? Ты скажи ему, что фамилия фельдшера Арцыбушкавичус Аляксас Пятрас.
– Скажу!
Сижу я как-то вечером на своих нарах. Барак гудит, как улей, я в тоске пребываю – что делать? Как быть? Правда, у меня инвалидность, но вот так кантоваться не в моем характере. Слышу я, что кто-то на весь барак орет:
– Арцыбушкавичус, Арцыбушкавичус!
Подхожу и спрашиваю:
– Чего надо?
– Ты – Арцыбушкавичус?
– Ну я! А что хочешь?
– Тебя в санчасть доктор Кизгайло зовет!
Прихожу. Сидят Коваль и доктор Кизгайло, Иван лыбится. Кизгайло ко мне по-литовски.
– Простите, доктор, я литовского не знаю.
– А доктор Коваль сказал, что ты литовец.
– Я? Литовец!
– Какой же ты литовец, коль языка не знаешь?
– Доктор («когда я был маленьким, моя бедная мама уронила меня с пятого этажа», – вспомнил я Игоря Ильинского), дело в том, что родители мои погибли в революцию от большевиков, меня грудного взяли в детский дом в Ленинграде, там я и воспитывался без родного языка и без родины, а родители мои жили в Каунасе на Минтес Рате. Вот и все, что я знаю о себе! А сейчас лагерь, сами понимаете.
– Понимаю, понимаю, – задумчиво сказал доктор, – понимаю.
Он что-то обдумывал.
– А ты не побоишься пойти в открытую форму, где все смертники, и там же жить?
– Не побоюсь, доктор, какая разница, где работать?
– Иди принимай. Тридцать и еще на очереди пополнение! Ты и санитар, врачи только по утрам на обходе.
– Спасибо!
Пошел и принял.
Свободное копирование
