1952 год… Четвертый класс Семинарии. На Пасхальные каникулы я обычно уезжал автобусом в Чернигов. В этот раз почему-то меня провожало несколько человек. Вдруг все мои сокурсники изъявили желание меня проводить, и даже из другого курса человек пять пришло. Думаю: что такое, никогда такого не было. Обычно я с собой вез маленький чемоданчик вещей, а чаще всего он был забит книгами, которые я покупал для себя. В этот раз была большая пачка книг и чемодан. Обычно я доезжал в Чернигове не до самой остановки, а выходил около собора, там можно было остановить автобус, так проще было дойти до дома. Какой-то хороший молодой человек последний заскочил в наш автобус. Ехали три-четыре часа. Мы с ним немножко поговорили, ему было скучно, какую-то книгу из обычных светских дал ему почитать, полистать, посмотреть. Приехали туда засветло, но под вечер. Только я не стал выходить около собора в этот раз, меня никто не встречал, поехал до конца. Я вышел, а это человек вдруг: “Евгений Алексеевич (показал мне какую-то красную книжечку, которую я толком не прочитал, но понял, что это из госбезопасности), вы меня здесь подождите, у меня к вам разговор есть”. Он зашел в автобусную станцию. Я слышал разговор и понял из него, что на том месте, где я обычно останавливался, нас ждал грузовик; поэтому пришлось немножко подождать. Грузовичок этот все-таки подъехал, меня туда погрузили, повезли в какую-то незнакомую часть Чернигова, за Чарторыйским мостом, красное двухэтажное здание. Там выписали мне пропуск, завели куда-то, и этот человек начал длинную беседу со мной. О том, о сем, о пятом, о десятом; а в общем-то все свелось к одному: что я могу рассказать о Михаиле Литвиненко. Это был такой хороший украинец, немножко экспансивный; что-то у него с глазом было, бельмо, что ли, не помню; музыкально одаренный, хороший голос имел. Но он как-то дружил с другой группой, там еще двое-трое людей было таких, может быть и хороших, но у нас интересы были разные. Я с ними не контактировал особенно.
И все как-то к нему вопрос поворачивался: что я о нем знаю. А что они знают о нас многое — я это почувствовал, потому что когда начали напирать, чтобы я о нем что-то рассказал, я говорю: “Ну, я ничего не знаю!”. — “Да нет, вот на таком-то уроке вы то-то сказали, а на таком уроке так-то ответили”. Безвыходное положение было. Я действительно о нем мало что знал и понял, что на меня какую-то бочку катят, и участвовать в этом мне совсем не хотелось. Поэтому я ему начал рассказывать сказки про себя. Не так подробно, как теперь вот, но все, все, все выложил. Я полагал, что они многое знают. Они, действительно, многое знают о каждом из нас. Ну, думаю, пусть уж лучше мое будет, чем чужое.
Где-то около полуночи он опять вызвал машину. Нас отвезли в центр города и в каком-то ресторанчике мы поужинали, причем он знал, что пост, чего мне нельзя есть. Какие-то там рыбные консервы взял. Сказал, что он вообще-то химик по специальности. И в нем было что-то на удивление симпатичное. Я потом сопоставлял его с другими, с кем мне приходилось встречаться. Я был к нему все-таки по-человечески расположен.
Ну, конечно, манеры были совершенно стандартные: то так погладят, то против шерсти, то на патриотизме, то еще что-то. Было тяжко (ну, все уже прошло). Что я там мог сказать. Но так он настойчиво тянул из меня, чтобы я что-нибудь сказал о нем плохое. Нечего было сказать. Вспомнил я из того, что Михаил говорил совершенно открыто, что где-то во время войны надо было сделать спешно военный аэродром. Это уже с участием американцев было, и так у них здорово было: какие-то штампованные железные детали были, которые как-то скреплялись, в любой грунт их положи и уже получается твердое покрытие для взлета самолетов… Ну так уж он из меня что-нибудь тянул, ну так что-нибудь тянул; думаю, это безобидное, скажу хоть это… В восемь часов утра меня, наконец, освободили, причем было сказано: после возвращения в Киев прийти в такой-то час в такое-то отделение милиции (обычно в военную комнату милиции приглашают).
Приплелся я домой. Но, конечно, уже не Пасха была. Праздник не в праздник; вообще все плохо. Вернулся; и через день я должен был туда явиться. И вижу, что ребята все какие-то присмиревшие…
Свободное копирование
