В это утро Иван Иванович Савич застал нас в столовой, мы собирались завтракать и ждали только Огарева. Поздоровались, поговорили; потом Герцен окинул беглым взглядом всю фигуру Савича и стал уверять его шутя, что он по наружности стал чистый англичанин, только прическа еще не промышленного англичанина.
— Позвольте мне, дорогой Иван Иванович, дотронуться до вашей головы,— сказал Герцен.
Савич был тоже в хорошем настроении, он нагнул немного голову к сидящему за столом Герцену.
— Боже,— воскликнул последний, слегка прикасаясь пальцами до головы Савича,— ведь это не волосы, право, Савич, это мездра! Как это должно быть тепло,— продолжал он серьезно.
Но Савич, обидевшись, выпрямился и сказал в ответ:
— Вы, Александр Иванович, насмешник; вы над всем смеетесь. Вот Николай Платонович, он добрый, добрый... а вы насмешник, над всем смеетесь...
— Нет, право, только над тем, что смешно,— возражал Александр Иванович, едва удерживаясь от смеха.
В дверях показался Огарев. Савич радостно бросился к нему, целуя его, по своему обычаю, в плечо.
— Вот он, — говорил восторженно Савич, — добрый, милый, любящий, ни над кем не насмехается.
— Я хотел, милый Николай Платонович, поговорить о важном для меня деле с вами обоими, но с ним невозможно,— говорил Савич, указывая с досадой на Александра Ивановича. Последний имел вид школьника, пойманного на месте преступления. Огарев посмотрел на него с упреком.
— В чем же дело?— спросил Николай Платонович у Савича.
— Пойдемте в сад,— отвечал наш соотечественник,— я вам все обстоятельно расскажу.
— Да что вы, господа, позавтракаемте прежде, ведь лучше потом предаться сердечным излияниям,— возразил Герцен.
Но Огарев, увлекаемый Савичем, был уже в саду и не слыхал последних слов Александра Ивановича, который не начал завтракать без ушедших. Мы сидели за столом и невольно поглядывали на разговаривающих в саду. Они ходили вдоль всего сада тихими шагами, возвращаясь к дому и опять удаляясь от него; видно было, что разговор был весьма серьезный. Огарев внимательно смотрел на Савича, который горячо что-то рассказывал; иногда, увлекаясь, он забегал вперед; тогда Огарев поневоле останавливался. Видно было, как Савич то хлопал его по плечу, то поднимался на кончики пальцев, то слегка припрыгивал; наконец они пошли скорыми шагами и вошли в столовую.
— Александр,— сказал Огарев,— Иван Иванович желает с нами посоветоваться; в двух словах, вот в чем дело. По своим делам ему нужно бы съездить в Россию, но, как ты знаешь нерешительный характер Савича, он немного опасается; по-моему, нечего, это хорошее дело; что ты скажешь?
— Конечно, хорошее,— согласился Герцен,— но прежде позавтракаем, а после за стаканом эля или вина поговорим обстоятельно.
После завтрака, оставшись одни, они перешли к практической стороне вопроса; говорили, что Савич должен съездить к посланнику и спросить его, может ли он (Савич) получить паспорт для поездки в Россию. Оказалось, что Савич был уже у посланника, что тот обещал справиться в России о том, есть ли что-нибудь против почтенного гражданина всей Российской империи Савича, и велел ему побывать через месяц за ответом.
— Я был у посланника,— вскричал Савич,— ответ получен, препятствий нет никаких, но я боюсь, можно ли верить?..
— Да чего вы боитесь?— возразил Герцен с нетерпением.
— Как чего, вам легко говорить,— вскричал живо Савич,— мой двоюродный брат...
— Знаю, знаю, да вам-то что,— отвечал, смеясь, Александр Иванович.— Ах, Савич,—продолжал он, шутя,— возьмите паспорт, а я бы с ним съездил вместо вас в Петербург; только жаль, что наши прически не совсем сходны, у меня почти ничего нет на голове, а у вас лес, мездра; посмотри, Огарев, ведь это прелесть.
— Ну, будет вам, Александр Иванович, вы все смеетесь; впрочем, вы москаль, а я хохол, москали и хохлы всегда друг над другом смеются,— говорил Иван Иванович, стараясь сохранить хорошее расположение духа.
Наконец Савича так ободрили, что он решился ехать в Россию и простился с нами.
— А жутко,— говорил он, останавливаясь в дверях.
— Полноте, не вернитесь опять с полдороги,— кричал ему вслед Герцен.
Свободное копирование
