В одно прекрасное утро подъехала к его дому почтовая тележка с жандармом, в тележку посадили раба Божия Николая и отвезли в Пермь!... Жена его уехала в Константинополь. Танненберг -- за границу. Соболевский сочинил стихи, не совсем оригинальные, а связанные с его же стихами, произнесенными довольно давно, когда г-жа Яниш была еще девицей и, как злые языки говорят, будто бы уверяла знакомых, что известный Александр фон-Гумболдт, отправляясь для разных научных исследований в Сибирь, заезжал в Москву единственно затем, чтобы увидеться с нею, с Каролиной Карловной, которую знал по ее немецким стихам. Соболевский сказал тогда:
"Дарует небо человеку
Замену слез и частых бед:
Блажен факир, узревший Мекку
На старости печальных лет.
(Пушкин и "Бахчисарайском фонтане").
"Но тот блаженней, Каролина,
Кто мир и негу возлюбя,
Нарочно едет из Берлина,
Чтоб только посмотреть тебя!"
На этот раз, при ссылке Ник. Филип. Павлова, сказалось:
"Ах, куда ни взглянешь,
Все -- любви могила!
Каролина Яниш --
И та изменила!
Плачет эта дама,
Молится о муже:
Будь ему, о яма.
Уже, туже, хуже!
В ней его держите
Лет хоть до десятку,
А потом сошлите
Вы его..... в Камчатку!"
В Перми было Павлову не дурно: там правил тогда губернией генерал Огарев, человек очень добрый и благовоспитанный. Он любил знакомиться с политическими ссыльными, лично, близко; приглашал их к себе обедать, запросто беседовал с ними. Павлов бывал у него почти всякий день, все находил прекрасным, только в обедах усматривал некоторое незнание самых простых вещей; в особенности картофель подавался уже чересчур простецкий... (от самого Павлова). Хлопоты разных друзей в Петербурге (которых у Павлова было везде множество) значительно сократили ссылку. Ровно через год (кажется, зимою в 1851 г.) Николай Филиппович воротился в Москву и попал как раз на именины к Шевыреву в ту минуту; когда все собравшиеся подошли к закуске, которая была устроена против входных дверей. Обертываются, а Павлов (о котором незадолго перед тем говорили и воображали его далеко) -- стоит на пороге!
Первые два года Николай Филиппович был крайне раздражен, даже прямо несносен: ругал всех и все; от него бегали. Потом поуспокоился -- и стал думать об основании газеты, на том основании, что надо было чем-нибудь жить, притом не одному, а с семьей. Имение жены его поступило в полное ее распоряжение, но ее обязали выдавать Николаю Филипповичу какую-то небольшую часть годовых доходов. Этого весьма недоставало на все нужды избалованного барина. Игру он бросил, но все-таки ездил в клуб и сидел по целым часам подле иных, интересовавших его, партнеров, дрожал замирал, как пьяница, смотрящий на бутылку с хорошим вином, до которой нельзя дотронуться.
Свободное копирование
