В числе тогдашних литературных кружков Москвы можно, пожалуй, упомянуть еще о кружке Павловых, Николая Филипповича и Каролины Карловны, состоявшем по преимуществу из славянофилов, но где были и западники.
Николай Филиппович был человек замечательный, талантливый, видавший виды, но живший как-то так, что у него постоянно все расстраивалось, а не устраивалось. По своим размашистым приемам, по страсти к картам он мог проиграть в самое короткое время -- Россию, несколько домов, деревню, большой капитал... Происхождение его покрыто туманом. Где он и как учился -- неизвестно, но кое-чему выучился; между прочим -- французскому языку, на котором говорил изредка. Знал и понимал Шекспира и глазных немецких поэтов, но, кажется, не в подлиннике.
По-русски знал очень хорошо, довольно писал. Повести его: "Миллион", "Ятаган", "Аукцион", "Именины" (в 1830-х и 1840-х годах) в свое время сильно читались и даже переведены на немецкий язык, одна ("Аукцион") -- на польский; он даже мог бы сделаться прямо замечательным русским писателем и критиком (лучшая критика его -- разбор пьесы гр. Соллогуба "Чиновник"), если бы... не зеленый стол. За этим столом он прокутил все свои таланты, проиграл свое и своего семейства счастье... даже двух семейств.
В 1830-х годах он был актером, потом по любви женился на деньги типографщика Степанова. Свадьба была у Бориса и Глеба, на Арбате. Степанова, давший приятелю половину скопившихся у него нечаянно грошей (около 75 р.), с удивлением глядел из окошка на всю эту историю, (сам рассказывал автору, в той же самой квартире на Арбате), не мог путем понять что такое и зачем творится. Финансовые средства Павлова были ему хорошо известны, средства невесты -- тоже... Эта первая семейная жизнь принесла немного приятных минут Николаю Филипповичу. Жена его не любила... он описывает кое-что из эпохи этих дней в одной своей повести... По счастию, страдалица скоро умерла. Детей не осталось. Николай Филипович начал опять как бы новую холостую жизнь. Вышел из театра, сблизился с литераторами; как очень умный, тонкий и просвещенный человек, он не был нигде лишним. Его можно было видеть во многих аристократических салонах, еще довольно крепким, свежим, румяным, но уже в полуседом парике... Что его в особенности портило, так это -- частое <не>произвольное подергивание всего лица. Знакомые к этому скоро привыкли и как бы не замечали в нем такого важного недостатка, но встретивший его в первый раз невольно всматривался и не знал, что подумать.