После перенесенного ужаса я еще больше сблизилась с моими друзьями, особенно с Всеволодом Васильевичем, и думаю, что тогда я стала ему нравиться.
Как известно, любовь в 99 случаях рождается из сострадания, из жалости. Понемногу Всеволод Васильевич стал рассказывать о себе. Он был осужден на 5 лет за нехорошую фамилию и отправлен в Казанский лагерь. Там он познакомился с заключенной по имени Соколовская-Скля — женой художника. Проявил доверчивость в ненужных разговорах, она написала донос, и ему добавили еще 7 лет.
И вот вдруг, то он говорит мне «какие у вас красивые глаза», это вперемешку с ворчанием по поводу того, что я дура и ничего не понимаю в физике, то «налейте мне ртути своими благородными руками»...
Мне никто не говорил ничего подобного; хотя отдельные детали моей внешности были неплохи, но природа поленилась над общей композицией и моя внешность оказалась заурядной.
Будучи студенткой, я дружила только с мальчиками и никогда не имела в виду того, что они мужчины. Когда была в лагере, тем более для меня мужчины не существовали. А теперь, после первой любви, такой неудачной и мучительной, принесшей столько страдания и никаких радостей, теперь я вовсе забыла, что с мужчинами могут быть не только дружеские отношения. Только дружба меня и устраивала. Скажу, что, скучая по папе и маме, по моему дому и теперь, попав в общество людей подобных тем, с которыми прошли мое детство и юность, я немного оттаяла, согрелась и была счастлива.
Но вот однажды — это было в клубе, на репетиции спектакля, в котором мы с Всеволодом Васильевичем были заняты, — мы сидели за кулисами и наблюдали за игрой, ожидая своего выхода. Вдруг я почувствовала, что Всеволод Васильевич целует мне руку выше запястья. Это было нежное, еле уловимое прикосновение, робкий поцелуй, сколько в нем было выражено невысказанной тоски по близкому человеку! Помню, как инстинктивно я прижала это место, которое он поцеловал, к себе, как будто побоялась, что кто-нибудь другой к нему прикоснется. Я чуть не пропустила выход на сцену. С этого момента волны любви залили меня и я потонула в них.
Когда ночь покрывало запретное
Опускает на горечи дня,
Ты приходишь ко мне незаметная,
Всем незримая, кроме меня.
Ты садишься задумчиво, нежная,
На постель мою рядом со мной,
И уходят далеко в безбрежие
Стены комнаты передо мной.
Мы идем с тобой под березами
У далекой лунной реки,
Я целую, охваченный грезами,
Пальцы тонкой и нежной руки.
Всеволод Васильевич относился ко мне ласково и бережно, понимая, какую травму я пережила совсем недавно. Наши отношения очень долго оставались невинными. Вспышка влюбленности прошла, и я снова стала девочкой. Я не стеснялась Всеволода Васильевича и при нем мыла голову у него в лаборатории, спустив рубашку и оставаясь в одном лифчике. Накручивала волосы на бумажки, стирала у него в лаборатории, сидела в своей любимой позе, подогнув ноги в коленях и охватив их руками. Он стал свидетелем моего неудачного романа и окончания его. Когда я плакала, он вытирал мне нос своим платком и часто гладил меня по голове, как ребенка. Я очень привыкла к нему и уж почти не могла обходиться без него. Понадобился год, чтобы наше знакомство перешло в дружбу, затем в привязанность, и еще год — в любовь.
Встречи наши были уродливы, а близость оскорбительна. Мне это не приносило никакого удовольствия — одно только: сделать для него радость, хоть этим украсить его жизнь. Кроме того, вечный страх — застанут, накроют, стыд, позор перед всеми, а в первую очередь перед нашими друзьями. Конечно, они догадывались о наших отношениях, но одно дело догадываться, а другое — быть посаженной в карцер и выходить на работу оттуда как любой лагерной проститутке. Слава Богу, этого мне не пришлось испытать. В этот период он написал несколько стихотворений:
Краплет дождь. На дороге грязной
Мокнут листья забытой капусты,
Ты идешь ко мне, сероглазая,
И мне очень тоскливо и грустно.
Грустно мне, что редеют волосы,
Что все больше седых отметин,
Что друзья говорят вполголоса:
Как состарился он незаметно.
Грустно мне, что стою у грани,
Где тускнеют счастливые годы.
Плохо встретиться с старостью ранней,
Плохо быть одному в непогоду.
Скоро и надо мной нависла беда — я забеременела. В лагере это катастрофа, я уже писала об этом. Чего только не делали люди, чтобы прекратить беременность. Но я была абсолютно неграмотна, неопытна в таком деле. С каждым днем признаки беременности становились отчетливее, и я видела в них свой близкий конец. В порыве отчаяния я как-то проговорилась своей вольной лаборантке. Она была замужем и хорошо относилась к заключенным. Может быть это и позволило мне открыть ей мою тайну. Она тут же объяснила мне, как она сама выходит из этого положения и принесла мне специальный шприц и снабдила меня инструкцией. «Чего горевать-то? Впрыснешь два кубика йода и все дела!» — весело подмигнула она мне, передавая инструмент. Но сколько бы я ни старалась, я не преуспела. Наконец за дело взялся Всеволод. Только до самого страшного отчаяния доведенный человек может решиться на такое, как решился он. Он чувствовал себя виноватым в моей неизбежной смерти и не находил другого выхода, как помочь самому. Ну наконец удалось вспрыснуть, и я, успокоенная более или менее, пошла становиться в пятерку под конвой.
Прошло несколько дней, результатов нет. «В тебя нужно не йод впрыскивать, а серную кислоту», — шутил он. Он видел, что я молодая женщина, и мой организм требует вовсе не этой унизительной возни, а здорового ребенка. Дни шли за днями, а результатов никаких.
И вот однажды из меня хлынул желто-зеленый гной, огромное количество. Я просто не понимала, откуда столько — полная фарфоровая чашка на 500 мл. Дело было на работе, в лаборатории. Я походила немного по туалету и почувствовала, что вышел плод, а затем началось кровотечение. С великим трудом я дошла под конвоем до лагеря и уже по дороге решила, что покончу с собой. Мои ватные брюки были полны крови, и она неудержимо лилась, пропитывая все, что было на мне. Что было делать? В больнице — Анна Анатольевна, в бараке оставаться нельзя -заметят и тут же донесут. Я потащилась в больницу — все равно, решила я, где умирать. Но мне опять не удалось. Там оказалась какая-то новая молодая врачиха, которая сделала все необходимое, скрыв от лагерного начальства и даже оставив меня в стационаре на несколько дней. Сказала, что у меня никелевая чесотка — профессиональное заболевание. На заводе такая болезнь была частым гостем.
Постепенно я стала забывать свои беды и приходить в себя.
Свободное копирование
